Характер - он ведь как член, чем тверже, тем лучше. Но характер, как и член, не всем надо показывать.
4 ЗОЛОТО ХАУЗЕНА
Леса на горе Хаузен - самой высокой точке Витланда в западной части Самбийского полуострова и сейчас славятся грибными местами. Много грибов там было и раньше. Но иногда в траве на вершине холма можно найти кое-что и более ценное.
В 1525 году молодой кнехт барона фон Немингена со своей юной подружкой собирали там грибы. Как все грибники, они, изредка перекликаясь, разошлись в зарослях. Вдруг кнехт, шаря глазами в поисках подберезовиков, заметил на поляне что-то сверкающее. Он подошел, и с изумлением понял, что это целая куча золотых изделий. Браслеты, гривны, кубки, монеты, предметы конской упряжи – все было из золота с камнями, и все это сверкало и переливалось разноцветными искрами на солнце. Но еще больше поразило кнехта то, что полукольцом вокруг сокровищ полз огромный, толщиной в бревно, змей. Кнехт потом рассказывал, что змей, заметив его, остановил движение, и его глаза как бы сказали: «Возьми золото, возьми, сколько сможешь». И кнехт не удержался. Он вывалил из короба грибы и наполнил его золотом. Потом снял рубаху и сколько смог нагреб сокровища в нее. А змей все не двигался и смотрел на кнехта немигающим взглядом. И тут кнехт вспомнил о девушке, и стал звать ее. Вдруг над горой раздался гром, небо потемнело, деревья зашумели и согнулись под налетевшим ураганом, а с неба из туч кто-то страшно закричал: «Рассыпь золото! Рассыпь золото!» Кнехт испугался, но золото еще прижимал к себе. А ураган поднялся такой, что ему уже пришлось стоять пригнувшись. Над головой под натиском ветра с треском обламывались и улетали ветви деревьев. А страшный голос все кричал: «Рассыпь золото! Рассыпь золото!» И молодой человек вывалил все, что взял назад в кучу. Змей мгновенно охватил сокровища кольцом и увлек их под землю. Сразу прекратился ураган, тучи разошлись, а вышедшее из-за них солнце осветило только несколько монет, которые откатились в сторону, туда, где змей не смог достать их своим кольцом. Тут только понял кнехт, что голос с небес велел ему не высыпать золото в кучу, а наоборот – рассыпать подальше от нее.
В этот рассказ, может, никто и не поверил бы, если б не те несколько монет, которые принес кнехт своему господину. Да вот еще, вскоре после этого случая егерь Пакмоор нашел на горе охотничий рог, украшенный золотым пояском с драгоценными камнями. Рог этот, проделав длинное путешествие от хозяина к хозяину, оказался, в конце концов, в одном из берлинских музеев.
Считается, что ценные вещи, которые и по сию пору находят на Хаузене – жертвенные приношения паломников, которые стекались сюда со всей Прибалтики в день празднования бога Лиго. Жизнерадостный этот бог требовал от своих почитателей только две вещи – безудержного пьянства и разврата, за что и был любим.
ШАБАШ
Улица Ролльберг в столичном граде Кёнигсберг была знаменита тем, что на ней селились ведьмы. Само место их притягивало что ли, или обычная женщина, поселившись на холме, со временем становилась ведьмой? Бог его знает. Но поразительно то, что вопреки всем войнам, эта улица стоит и поныне. Она почти не изменилась с тех пор, хотя часть ее и стала носить имя Коперника.
В 1775 году к священнику кирхи в Штайндамме обратился старик на деревянной ноге с просьбой исповедовать его. Тайны из своей жизни он делал и разрешил пастору записать его рассказ при условии, что имя упоминаться не будет. Вот суть рассказа:
Молодой человек нанялся в подмастерья к двум женщинам, имевшим на Ролльберге небольшую пивоварню. Были они в родственных отношениях, нет ли - он так и не понял. Иногда ему казалось, что они сестры, иногда – нет. Об их семьях он тоже никогда не слышал. Впрочем, о таких вещах он тогда и не задумывался. Хозяйки были молоды и, по его словам, «ухаживали за ним наилучшим образом», так что жилось ему неплохо.
Комната молодого человека была рядом с кухней, и однажды ночью он проснулся оттого, что кто-то гремел посудой. Он встал, осторожно приоткрыл дверь и увидел, что обе хозяйки расхаживают по кухне совершенно голые. Смущенный, подмастерье не решил объявиться, хотя и закрыть дверь у него рука не поднялась. Так и стоял он, разглядывая через щель их прелести. Тем временем, хозяйки сняли с печи котелок, добавили туда крупный кусок чего-то похожего на жир и тщательно размешали. Немного погодя, когда варево остыло, они стали брать его руками и намазывать себе на тело, хихикая и постанывая от удовольствия. Затем взяли ухваты и с визгом вылетели в каминную трубу. Подмастерье ахнул от неожиданности. Какое-то время он был в оцепенении, а потом любопытство взяло верх над благоразумием, он подскочил к котелку, где еще достаточно было мази, разделся и растер себя с головы до ног. Пошарив за печкой и не найдя больше ухвата, он оседлал совок для мусора. К ужасу и восторгу его, совок взвился и вместе с ним метнулся в дымоход.
Во время полета он ничего не видел. По его словам: «тьма была кромешной». Наконец впереди подмастерье заметил огонь. Большой костер пылал на вершине горы. Когда он приземлился, на него никто не обратил внимания. Несмотря на то, что там было много людей, в основном женщины, никому до подмастерья не было дела. Все же его пробирала дрожь от необычности происходящего, и он решил укрыться за большим камнем и оттуда наблюдать за шабашем.
Возле костра, где что-то варилось в котле и жарилось на вертелах, стоял огромный плоский камень, на котором возвышался козел со спутанными ногами. Возле него и вертелся весь праздник. Старик с длинным до подбородка носом бил в бубен, а ведьмы плясали на простыне, которую по очереди держали за углы на весу. Тут же скакал и маленький пузатый уродец с козьими рожками и отвислыми ушами, и дул в свиной череп, извлекая отвратительные звуки которые, однако, очень нравились ведьмам. Когда карлику удавалось выдуть особенно пронзительную ноту, они радостно хлопали в ладоши и кувыркались на простыне, нисколько не стесняясь выставлять на показ свои срамные места. Все пили густую темную жидкость, зачерпывая ее кружками, ковшами и просто мисками из большого медного таза. Подмастерье заметил, что жидкость совсем не убывала.
Когда веселье достигло той стадии, когда уже никто не разговаривал, а все только визжали и прыгали, одна ведьма, как показалось подмастерью, самая старая из всех, подскочила к козлу и, высунув язык, стала вытворять такие непотребства, что об этом и подумать стыдно, не то, чтобы рассказывать. После к козлу устремились другие ведьмы, выделывая то же самое. Когда очередь иссякла, безобразная старуха опять подбежала к козлу и закричала:
- Ну что, все приобщились?
- Все! – хором ответили ведьмы.
Она и в другой раз спросила, и в третий. И неизменно в один голос ведьмы отвечали ей.
А потом старая ведьма вытащила откуда-то большой нож, одним махом отсекла козлу голову и, размахивая ей, обрызгала кровью всех присутствующих. Ведьмы при этом радостно повизгивали, да так громко, что подмастерье закрыл руками уши, испугавшись за свой слух. Но тут все успокоились и стали мирно рассаживаться вокруг костра, готовясь к трапезе. Еда так вкусно пахла, что подмастерье заерзал за камнем. Его подмывало подойти и присоединиться. Заметив, что хозяйки сидят совсем близко, он не выдержал, выбрался из-за камня и подошел к ним.
- Дайте и мне кусок мяса, - попросил он.
Как же они удивились, увидев его! Но прогонять не стали, даже обрадовались. «Вот хорошо! – сказали они. – Ты-то нам и поиграешь на скрипке, а то нашего скрипача что-то сегодня не видно». Они усадили его рядом, стали кормить и угощать напитком из бездонного таза. Пойло оказалось довольно приятным – сладким и крепким, правда, со странным запахом, вроде как псиной от него несло, но измученному подмастерью было уже не до того, чтобы принюхиваться. А, подкрепившись, как следует, он уже играл на скрипке, плясал и целовался с ведьмами, будто всю жизнь только этим и занимался. Мало-помалу он так уморился с непривычки, что свалился в траву и уснул.
Проснулся в своей постели далеко за полдень и никак не мог понять, почему это он спит голым и чем же от него так воняет? Понемногу подмастерье стал припоминать ночное приключение. И так ему стало гадко на душе, что встал он, оделся и пошел в ближайший трактир. А там, кружка за кружкой, он и излил душу приятелю.
Вернулся подмастерье домой, а его хозяйки и виду не подают, будто и не было бурной ночи.
Время шло, а в доме все, как раньше. Подмастерью стало казаться, что та ночь приснилась. Он успокоился, и все бы обошлось. Вот только приятель оказался несдержан на язык. Пошли слухи. Подмастерье начал замечать, что хозяюшки стали косо на него поглядывать. Молчат, все больше хмурятся.
Как-то возится подмастерье в пивоварне возле котлов, вдруг заходит огромная кошка. Он таких и не видел никогда. Оторопел даже. Но кошка ничего, даже ласковой оказалась, стала тереться об его ноги. Хотел, было, подмастерье опять за работу взяться, но вдруг видит, что кошка его все ближе к кипящему котлу подталкивает. Он вправо, и она туда же, он влево, она – за ним. Еще бы шаг, и быть подмастерью сваренным живьем. Но он изловчился, отскочил в сторону и пнул кошку ногой. Она в котел и свалилась. Да как закричит человечьим голосом! Подмастерье глянул, а в котле его хозяйка варится. Испугался он, скинул фартук и сбежал из дома. Идет по улице и думает: а ведь найдут хозяйку в котле, его казнят за эту ведьму. Добрался до порта, завербовался на судно. Потом сошел в Риге. Какое-то время в Курляндии перебивался, потом воевал в русской армии. А к старости домой в Пруссию потянуло. Вот и пришел к пастору облегчить душу.
СКАЗКА О ТОМ, КАК КРЕСТЬЯНИН
ДЬЯВОЛА ОБХИТРИЛ
Жил в Пруссии один крестьянин по имени Мартин. Известен он был неудержимой страстью к обогащению. Чуть ли не каждый день изобретал все новые способы к увеличению прибыли со своего хозяйства. Кони его были самыми сильными в Пруссии, коровы самыми удойными, свиноматки приносили по пятнадцать поросят, гуси были размером с овцу, а овцы – с теленка. Все у него было, и все – самое лучшее.
Как-то лег Мартин спать, а ему не спится. Хочется придумать что-нибудь еще, что прибавило бы доходов. Думал, думал, и впервые ничего в голову не пришло. Разволновался Мартин, взял фонарь, пошел в обход по своим владениям. Авось найдет что – не самое лучшее, не самое совершенное. Не нашел ничего, ни одного изъяна. Даже стены амбара излазил, думал хоть мышиную норку найти, да заткнуть ее, авось хоть на пригоршню урожая сбережется. Нет и норок. Давно уж грызуны во всей округе потравлены.
Сел Мартин во дворе на лавочку и чуть не плачет. Совсем отчаялся. Настроение такое пакостное, что вот хоть бери и черту душу закладывай, лишь бы прибыльно было.
А Дьявол, вот он, прямо тут и стоит.
- Звал, Мартин? – спрашивает.
«Да, - думает Мартин, - только вспомни о нем, он тут, как тут».
- Так и есть, - говорит черт. – Такая работа. А ты, я слыхал, прибыли ищешь?
- Да уж, - говорит Мартин. – Хотелось бы.
- Есть такой способ, - говорит Дьявол.
- Знаем мы, твои способы, - отвечает ему Мартин. – Ты, небось, сразу душу потребуешь.
- Зачем же сразу? Мы не изверги. Потерпим. Да и не нужна мне твоя душа сейчас. Мне тоже прибыль надобна. Расходы ведь и у меня большие. А сделаем так: ты пашешь, сеешь, а я обеспечу урожай, который в мире невидан. В десять раз больше того, что ты раньше имел. Только уговор – убираем вместе. Тебе вершки, мне корешки. А чтобы получилось поровну и никому не обидно, в первый год вершки мои, в другой – твои. И так мы поработаем четыре года. Ну, как?
- Да что ж, - говорит Мартин, - терять особо нечего. По рукам.
Пошел Мартин домой, немного поразмыслил, и с хитрой
улыбкой уснул.
Подошло время уборки. Мартин носится, как угорелый, строит новые погреба – картошку некуда девать.
Приходит Дьявол.
- Ну что, - спрашивает. – Урожаем доволен?
- Еще бы! Я о таком и мечтать не мог. Спасибо, брат.
- А моя доля где? – спрашивает Дьявол.
- Да там, в поле осталась. Иди, забирай.
Пошел Дьявол в поле, попинал копытом ботву и говорит Мартину:
- Да, знал я, что ты хитер. Ну, да ладно следующие корешки – мои.
Прошел год.
Мартин и сам запарился ,и семью свою загонял, и всех соседей в работу впряг. Пшеницей не только амбары, но и двор завален. Пыль столбом. Грохот от молотьбы такой стоит, что не говорить, а кричать приходится.
Явился черт.
- Доволен ли урожаем? – кричит Мартину.
- Ох! – тоже кричит Мартин. – Вот это уважил, так уважил! Всю жизнь тебя благодарить буду!
- А моя доля – в поле?
- В поле, в поле…
Пошел Дьявол в поле. Походил по стерне. Вернулся к Мартину.
- Знал я, что ты хитер, но не думал, что настолько. Но и ты еще не знаешь, с кем связался. В следующий год я буду сеять. А ты, если такой хитрый, должен догадаться что за растение я посадил? Догадаешься – все твое. Не догадаешься – душу выну! Договорились?
Раскинул Мартин мозгами – нет такого растения, чтобы он не знал. Все у себя в хозяйстве перепробовал. Согласился с Дьяволом.
Приходит лето. Мартин бродит по своему полю и никак не может понять, что же это выросло? Листья какие-то круглые – не то лопух, не то салат. Мартин лист сорвал, растер в руках, понюхал. Нет, не съедобный – воняет. Сунул лошади – та отшатнулась. И не кормовой. Мартин расковырял землю, вытащил корешок, пожевал. Дрянь какая-то!
Поехал Мартин в Кёнигсберг, к умным людям, в университет Альбертину. Показал растение. Нет, не знают там такого растения.
Нашел Мартин великого знахаря, который людей лекарственными травами пользует. Нет, не знает он такой травы.
Приехал Мартин домой и так загоревал! Не ест, не пьет, по хозяйству ничего не делает. Все ищет, кто бы помог ему с дьявольской травой разобраться? Сулил такие деньги, что из дальних провинций народ приезжал. Никто не может понять, что у него в поле выросло.
Но вот как-то приходит старушка и говорит:
- Я помогу тебе, Мартин.
- Знаешь траву?
- Нет, - говорит старушка. – Знать, не знаю, а помочь могу.
- Как же? – спрашивает Мартин.
- Это уж мое дело. А ты меня накорми, напои, да спать уложи. А к вечеру разбуди. Я помогу тебе.
Наелась, напилась, выспалась со всем удовольствием старушка, а к вечеру в поле вышла. Да так прямо, с самого края, и давай растения выдергивать. Тут Дьявол налетел, да как заорет:
- Ты что это, дура старая, мой табак рвешь?
- Да я и не знала, - говорит старушка, - что это твой табак. Вижу – ерунда какая-то растет, дай, думаю, прополю.
- А ну, пошла отсюда! – заревел черт.
Извинилась старушка за свою оплошность, пошла к Мартину и сказала, как называется растение.
Тут и время уборки подоспело. Приходит Дьявол.
- Давай, Мартин, сюда свою душу, а урожай я уж сам уберу.
- А зачем тебе, чертушко, моя крестьянская душа, - спрашивает Мартин, - если сам ты в крестьянском деле ничего не понимаешь и ничего более путного, чем табак, посадить не можешь?
Выругался Дьявол последними словами и с тем исчез.
- Эй! – закричал Мартин. – А как же четвертый год? Я еще прибыли хочу!
Но черт больше не объявлялся.
А я вот сижу здесь и думаю: конечно, жалко было бы Мартина, если б черт у него душу вынул. Однако сколько же в мире душ погибло с тех пор из-за этой заразы, которую в Пруссии всегда звали «дьявольской травой»? И ведь никто из них, за исключением Мартина, прибыли с этого не имел. Одни болезни. И вообще, кто же в этой истории оказался хитрее? Тот, кто получил прибыль и начал курить, или тот, который, казалось бы, ничего не получил, но с удовольствием наблюдает, как мы чахнем, глотая дым?
ЗАКЛИНАТЕЛИ ПРУССКОГО БОГА
Бывает так, что по несчастливому стечению обстоятельств, в одном месте собирается сразу несколько особей из тех, что зовутся «сорвиголовами». Как правило, это люди недовольные судьбой, считающие, что они достойны лучшей доли – посытнее еды, побогаче одежды, и т.д. Жалуясь, друг другу на бедность, они постепенно распаляются, а дьявол уж тут, как тут – подсовывает им очередной план внезапного обогащения. И если при этом присутствует хоть доля спиртного – жди беды. Дьявольский проект они решат исполнить не медля.
Вот так в одном из трактиров Кёнигсберга в двенадцати головах сразу родилась идея запродать души язычеству. За приличное вознаграждение, разумеется.
Заправлял этой командой некий Иоганес, непременный участник всякой потасовки, бывший солдат, бывший моряк, известный завсегдатаям пивных тем, что ему «сам черт не брат». Но главное его достоинство было в том, что он происходил по материнской линии из рода прусских жрецов - вайделотов. Хотя отец его был немцем, и семья мало общалась с прусскими родственниками, все же когда-то Иоганесу довелось побывать на обряде жертвоприношения и заклинания богов. Такие обряды, хоть и были запрещены, но сохранялись у пруссов.
Итак, Иоганес, помня в общих чертах необходимые действия жреца, вызвался все устроить самым наилучшим образом. Они купили черного козла, бочку пива, и отправились к холму Глаппенберг, где в древности было одно из прусских святилищ. Там Иоганес начал колдовать, применив один из самых опасных обрядов, который использовался для прямого вызова божества, обитавшего в конкретном месте.
Я не стану описывать здесь этот обряд, дабы ни у кого не возникло соблазна его опробовать. Скажу лишь, что после трехчасовых стараний Иоганесу удалось добиться желаемого. Вот только вряд ли он действительно желал того, что получил. Четверо его товарищей, увидев результат действий, в ужасе бросились бежать, не разбирая дороги.
Позже выяснилось, что бежали они в сторону от Кёнигсберга, в район Северной горы. Бог сжалился над ними и привел прямо к старой кирхе
Св. Якова, что стояла тогда на месте нынешнего форта №3. В храме они оставались несколько дней, замаливая свой грех, а потом отправились в Палестину, чтобы у Гроба Господня вымолить прощение. Но это было после, а в тот день множество мужчин во главе со священником, бросились на Глаппенберг в надежде спасти тех, кто там остался. Увы! Четверо были найдены в состоянии бессловесных тварей - они уже никогда не оправились. Трое лежали в ряд бездыханные. А самого заклинателя собирали по частям. Казалось, будто что-то разорвало его изнутри, и он разлетелся в стороны, как мыльный пузырь. Причем, лихую голову Иоганеса, как ни искали, не нашли.
ГАНС ЛОЗЕ
В пятнадцатом веке, во времена правления Великого Магистра фон Тиффена, в кёнигсбергском замке служила одна примечательная личность – статный красавец, стрелок-арбалетчик Ганс Лозе. Умен, учтив, обходителен, всегда трезв, никаких нареканий по службе, любимец комтура и всех, кто был с ним знаком. Причем, службе он отдавался не только в обязательные часы несения вахты, но и на досуге. Любил, знаете ли, изобличать подпольных торговцев янтарем. А все операции с камнем, от его добычи до продажи в то время были исключительной монополией Ордена.
Ходит этаким щеголем Ганс Лозе по рыночной площади, товар щупает, ценами интересуется. Потом, глядишь, набежали стражники – хвать одного торговца, хвать другого, и в замок поволокли. А там допрос. Янтарем торговал? Нет? А вот, посмотри, что мы у тебя в пшенице нашли. И горсть янтаря ему под нос.
У Ганса глаз верный. Не один десяток человек он на виселицу проводил. Но и кёнигсбержцы – народ тертый и тоже не слепой.
Как-то в праздник, когда никого дома не удержишь, и только старухи сидят на лавочках, такая бабушка видит – Ганс прогуливается вдоль домов. Гулял, гулял и шасть в одну дверь. Бабушка – за ним. Он на второй этаж, и в квартиру. Старушка удивилась. Она хорошо знала, что хозяева этой квартиры никаких знакомств с Лозе не водили. Кроме того, их и дома сейчас не было – все на ярмарке. Бабушка взяла и подперла дверь клюкой. А потом позвала стражу из ближайшей будки и соседей, кого нашла. Скрутили Ганса, а у него из рукавов, да из-за пазухи янтарь посыпался. Видать скучно ему стало на рынке в зерно, и в сукно запретный товар подсовывать. Разнообразия захотелось.
Выкололи Гансу Лозе его проницательные глаза, отрубили ноги по колени, чтобы не смог больше зайти в чужой дом, и в таком виде выбросили на рыночную площадь. Где он и умер под плевками горожан.
ИСПЫТАНИЕ ОБОРОТНЯ ГЕРЦОГОМ АЛЬБРЕХТОМ
Однажды крестьяне Натангена, одной из прусских провинций южнее Прегеля, привезли герцогу Альбрехту на суд человека, которого они сочли оборотнем. Да и то сказать – морда у него была откровенно животная. Вытянутая вперед, с торчащими зубами, неровно поросшая клочьями пегой шерсти и вся испещренная застарелыми рубцами и шрамами. И сам мужик убедительно рассказывал, как два раза в год, на рождество и в Иванов день, превращается в волка. Дескать, поначалу, пока не обрастет шерстью, отлеживается в стожках соломы на полях, а потом выходит в лес к своим братьям – волкам. Пожаловался, как несладко порой приходится от собачьих стай. Рассказал, как ворует крестьянских овец. Даже поплакался – вот мол, не хотелось бы, а надо. Такова уж доля – ходить в оборотнях. В общем, слушал герцог мужика, слушал, да и поверил в его рассказы. А поверил, так призадумался: куда же теперь этого мужика девать-то? На костер послать – времена не те, кругом просвещение. Отпустить с миром – он опять волком по крестьянским дворам начнет шастать.
Ничего лучше не придумал герцог, как выделить мужику комнату в замке, да к дверям охрану поставить. Станет тот волком, что ж, придется мясом кормить. А пока велел носить ему еду со своего стола.
Наступило Рождество Христово. Герцог ходит у комнаты мужика – ждет, когда же тот завоет? А тот не хочет. Неделя проходит, другая. Приказал герцог привести мужика к себе. Привели. Ни хвоста у него, ни волчьих ушей за это время не прибавилось. Ладно, - думает герцог, - подождем еще до Иванова дня.
Полгода еще жил мужик в замке. Раздобрел на герцогских харчах, похорошел. А на Иванов день приказал герцог Альбрехт выпороть лодыря, да выгнать из замка подзатыльниками.
МОГИЛА ОСИАНДЕРА
Издревле как-то само собой так сложилось, что Альтштадт – Старый город - всегда был центром общественной жизни всех трех кёнигсбергских городов Альтштадта, Лёбенихта и Кнайпхофа. В кирхе Альтштадта хоронили видных государственных деятелей, а в его ратуше после объединения городов в единый Кёнигсберг, принимались судьбоносные для Пруссии решения. Вот в старой альтштадтской кирхе в шестнадцатом веке при правлении герцога Альбрехта и произошла эта странная история.
После того, как Альбрехт разогнал Орден, принял лютеранство и герцогскую корону, он навез в Пруссию целую толпу деятельных реформаторов и проповедников учения Лютера. Возглавлял команду некий Андреас Осиандер, доктор теологии, уже прославившийся в Европе своими, мягко говоря, нестандартными взглядами на христианство. Не брезговал этот теолог и экспериментами с каббалистикой и магией.
Мы не станем здесь углубляться в его теории, а уж о том, чем он занимался по ночам с Павлом Скалихом вообще никому не известно. Зато известно, чем это все закончилось. Когда возмущение народа приезжей бандой чародеев и казнокрадов, хозяйничавшей при дворе герцога, достигло состояния граничащего с восстанием, ландтаг арестовал чужаков. Одних казнил, других упрятал в застенки, а некоторых выслал из Пруссии. Но двое из них ушли от ответственности. Пауль Скалих, несмотря на пограничные заслоны, загадочным образом исчез из страны, а Осиандер в 1552 году тихо умер своей смертью и, как заслуженный ученый и преподаватель университета, даже был похоронен в кирхе Альтштадта. Правда, альтштадтцы этому противились, но герцог настоял, чтобы Осиандера похоронили с честью.
Похоронили. А через пару дней по городу поползли слухи, что из-под пола кирхи в том месте, где лежит достопочтенный доктор теологии, раздается пугающий скрежет. Стали говорить, что, дескать, тело и кости грешника Осиандера грызут черти. Прихожане откровенно боялись заходить в храм на службы. Все складывалось настолько серьезно, что герцог издал специальное распоряжение вскрыть могилу в присутствии самых уважаемых граждан города. Вскрыли. И с ужасом обнаружили, что в ней нет никакого Осиандера, а покоится истлевший труп колдуна Балтазара, который посетил Кёнигсберг еще в начале шестнадцатого века. Тот поразил двор, слепив на обеде у герцога из хлеба монету с надписью на неведомом языке, тут же превратившуюся в золотую. Монета позже попала в замковый музей, а Балтазар исчез неизвестно куда.
Могилу закрыли, ничего в ней не трогая, а все присутствовавшие дали клятву никогда никому не говорить о том, что видели. Но, разве такие вещи утаишь? Кто-то сказал брату, тот – свату… Короче говоря, скоро об этой дикой истории знала вся Пруссия.
После вскрытия могилы все, пугавшие ранее людей, звуки прекратились, и постепенно жизнь прихода наладилась. Но вот что интересно: кирха с тех пор начала трескаться и проседать в землю. А к началу девятнадцатого века храм просто стал представлять угрозу для жизни горожан, и его снесли.
ЧЕРНЫЕ ПАРУСА В САРКАУ
Это было весной 1709 года.
Пастор рыбацкой деревушки Саркау, что на Куршской косе, ночью лежал без сна и слушал, как гремят льдины на заливе.
«Ну, вот и весна, - думал он. – Скоро рыбаки выйдут на промысел. Появится заработок, поселок оживет после зимней спячки, и во дворах засмеются дети».
Ураганный ветер выл в печной трубе и рвался в окна, но на душе у пастора было радостно. Все-таки – весна идет.
Ему показалось, что хлопнула входная дверь. Пастор удивился, потому что помнил, как закрывал ее. Он встал и направился просмотреть, что происходит в сенях. Как вдруг распахнулась и дверь спальни. Чьи-то руки подхватили его и бросили на кровать. Мужской голос потребовал, чтобы он немедленно оделся и пошел в кирху. Пастор даже не испугался, потому что не понял, что происходит.
«Как же я оденусь в темноте?» – спросил он.
Ему разрешили зажечь лампу. И когда он увидел тех, кто пришел, ему стало не по себе. В комнате стояли двое мужчин одетых во все черное. Лица их были скрыты темными платками так, что видны были только глаза.
«Что вам от меня нужно?» – спросил пастор, дрожащими руками натягивая сутану.
«Не бойтесь, - сказали ему. – Мы не грабители. Мы свидетели новобрачных. Нам нужно, чтобы Вы обвенчали пару, которая уже ждет у кирхи. Там же и гости. У нас все готово, так что дело за Вами».
Пастор только пожал плечами. Возражать в его положении было бессмысленно.
Подходя к кирхе, он увидел людей в черных одеждах. За ними, в заливе покачивался корабль с черными парусами. И тут пастор по-настоящему испугался и бросился бежать. И убежал бы, но в темноте не разбирал дороги и уперся в кладбищенскую ограду, где его и настигли мужчины в масках. Повязав на глаза платок, они волоком оттащили пастора в кирху, и освободили только на алтаре. К этому времени в кирхе уже горели свечи. Кто-то заиграл на органе неизвестную пастору тягучую мелодию. От этих звуков у него мороз прошел по коже.
Жених и невеста уже стояли перед алтарем коленопреклоненными. Они были единственными из присутствующих, кто не скрывал бледных, будто сделанных из воска, лиц. Пастор обвенчал их, и вся свадьба подалась из кирхи на берег залива. Двое ночных гостей опять завязали пастору глаза, и отволокли к дому.
Уходя, мужчины в масках приказали не следить за ними, а в подтверждение приказа, подперли дверь пасторского дома палкой, чтобы после их ухода он не смог выйти.
Все еще дрожа, не раздеваясь, священник лег на кровать. И тут раздался удар колокола.
«Ветер», - успокоил себя пастор, хотя прекрасно знал, что такого не случалось даже в самые сильные ураганы.
Утром прихожане, не найдя пастора в церкви, пришли и освободили его из заточения. Пастор не стал рассказывать о событиях прошедшей ночи, и заторопился к службе. Но в кирхе его ждало еще одно потрясение. У алтаря стоял гроб с той самой невестой, которую он обвенчал. Ни записки, ни чего бы то ни было, проясняющего хотя бы ее имя, при этом не нашлось. Пастор ее отпел, и с несколькими рыбаками добровольными помощниками, похоронил на кладбище безымянную. На простом деревянном кресте так и было написано: «Неизвестная. 1709 год, число».
К вечеру того же дня пастор почувствовал недомогание - у него поднялась температура. Он подумал, что простыл на ночной прогулке, заварил чай из трав и укутался в перину, надеясь, что к утру, температура спадет. Но облегчения не наступило. Наоборот, его лихорадило так, что редкие минуты он был в сознании.
Это была чума.
Следом за пастором заболели рыбаки, принимавшие участие в похоронах безымянной невесты, потом члены их семей, соседи…
Все время дул ветер. На поселок двинулись дюны, которые некому было остановить. Песок вваливался в окна мертвых домов, заползал на кровати и столы, засыпал колодцы.
Несколько рыбаков из Росситтена пришли как-то к Саркау и долго кричали, пока к ним не вышел мальчик лет двенадцати. Рыбаки предупредили, что каждый день будут носить еду, оставшимся в живых жителям поселка, и оставлять ее на окраине. Ранним утром мальчик должен был там же, на границе поселка, выставлять столько камней, сколько человек еще нуждались в пище.
В первый день на дороге перед поселком лежали девять камней. На другой день их было семь. К концу недели, только один камень сиротел посреди дорожного полотна.
Песок заносил уже кирху, а ветер все дул, не ослабевая.
По странной прихоти, чума не тронула подростка. Он единственный выжил, хотя от самого поселка не осталось и следа. Саркау без остатка поглотил песок. Где-то в недрах дюн остался пасторский домик, кирха, погост с крестом и надписью: «Неизвестная. 1709 год»…
Упрямый мальчик, не желая покидать гигантскую общую могилу своих родных и соседей, примостился жить неподалеку, соорудив себе у залива хижину. Скоро там же поселился какой-то рыбак с семьей.
«Как называется это место?» – спросил он у мальчика.
«Саркау», - ответил упрямый мальчик.
С него и начался тот поселок, что мы знаем сегодня.
ВАЛТИН ЗУППЛИТ
Этот человек считался вольным крестьянином, но на самом деле был колдуном. Родом он происходил из самбийских жрецов – вайделотов. И хотя пруссы давно уже были христианами, люди, подобные Зупплиту, пользовались огромным влиянием. Они, правда, всячески скрывали от властей, как свое происхождение, так и склонность к магии. Колдовство в Пруссии хоть и не наказывалось костром, как в остальной Европе, но все же было вне закона и могло аукнуться большими штрафами. Однако, именно этими способностями, доставшимися ему от предков, Валтин Зупплит прославился во время прусско-польской войны 1520 года. Вольный город Данциг, воспользовавшись обстоятельствами, тоже попытался поживиться за счет Пруссии и попробовал высадить морской десант на западном берегу Самбийского полуострова.
Весть о появлении вражеских кораблей облетела Самбию мгновенно. Крестьяне из немцев точили рогатины, крестьяне из самбов чистили мечи своих предков, дворяне собирали дружины. Выходцы из Голландии, Чехии, Венгрии, Руси, те, чьи предки пришли сюда триста лет назад, и те, кто сам только что обжился – все готовились защищать Пруссию.
В тот день ландмайстеру донесли, что есть крестьянин из вайделотов, который берется колдовством отогнать польский флот от берега. Но для этого надобно высочайшее разрешение на ворожбу. Времени на моральные колебания у ландмайстера не было, как впрочем, и иного способа избежать польского нашествия. Он дал добро.
Валтин собрал огромную толпу крестьян из соплеменников. Отовсюду пришли люди, еще не забывшие язык и обычаи пращуров. В складчину они купили черного быка, несколько бочек пива, и собрались на высоком берегу в районе часовни св. Адальберта. Потом развели два больших костра и стали молиться своим богам. Помолившись, забили быка и разделали его. Но шкуру, кости и внутренности не выбросили, а поджарили на сковороде и раскидали в море вдоль берега. Затем сварили в котле мясо, нашептывая заклинания, как в небо, так и в кипящий бульон. Движения их напоминали танец. Мясо они вынули из котла и съели, запивая пивом, а бульон разлили в песок на берегу. Затем все отошли от берега на триста шагов, а Валтин остался стоять на откосе в одиночестве. Вдруг, среди ясного и чистого неба раздался раскат грома, и по правую сторону от Валтина в море ударила молния. И море закипело в этом месте, зашипело, выбросив облако пара. А по левую сторону появился песчаный смерч. Столб, закрученный в штопор, какое-то время крутился на берегу, а потом ушел в море и там, вздыбив огромную волну, рассыпался.
Все это наблюдали не только люди, пришедшие с Валтином Зупплитом, но и рыцари ландмайстера, и его кнехты, и он сам, поскольку был тут же, неподалеку. Не очень-то веря в колдовство пруссов, он пришел к берегу, чтобы с оружием встретить врага.
Валтин со своими людьми, пошатываясь и распевая непотребные песни, ушли, а все кто остались, стали следить за судами, которые к тому времени подошли уже близко. Но почему-то не стали ни причаливать, ни бросать якоря, а повернувшись, пошли вдоль берега. Так продолжалось целый день. Коги то приближались, то отходили. К вечеру они ушли к горизонту.
На другой день корабли снова повторили странные маневры в виду полуострова. Они, как стая уток, плавали вдоль береговой линии, словно не знали куда приткнуться. Та же картина повторилась и на третий день. И только в четвертый день утром суда исчезли в дымке за горизонтом.
Много позже моряки, бывшие в этом морском походе, рассказывали, крестясь и в страхе оглядываясь, что сам черт тогда водил их у берега не давая причалить. То вдруг казалось, что между кораблем и берегом открывается жуткая бездна, то вставала песчаная стена, то ураганный ветер мельчайшим песком забивал глаза.
Здесь эту историю можно было бы и закончить. Однако у нее есть довольно забавное продолжение.
Семь лет после этого ни один рыбак на полуострове не мог выловить даже дохлой камбалы. Побережье бедствовало – рыба была далеко не последней статьей доходов. И никто не понимал, что происходит. Пока сам Валтин Зупплит не догадался, что это его рук дело. Не то спьяну, не то впопыхах, но вместе с польскими судами он отогнал от берега все живое, что было тогда в море.
За свой счет он купил хорошо откормленную свинью и две бочки пива. Так же, как и в прошлый раз, собрал друзей. Они разделали и приготовили на берегу свинью, выбросив при этом ее соски в море, а потом, колдуя, попировали.
Хроникеры отмечают, что в тот год было столько рыбы, что даже малые дети хватали ее руками у берега.
А Валтин Зупплит за колдовство был оштрафован. Да на такую сумму, что пошел бы по миру, если б не помощь благодарных рыбаков.
КЁСНИКЕНСКИЙ ТРУБАЧ
В кирхе Побетена до второй мировой войны хранилась труба. Обычный, немного помятый армейский горн. Где он сейчас - неизвестно. А жаль. У этой трубы замечательная история. Ее владелец, выходец из маленького поселка Кёсникен, что на северном берегу Самбийского полуострова, служил в прусской армии горнистом. Во время шведской войны он попал в плен и был увезен в Швецию. Трубач был нрава кроткого, и шведы разрешали ему конные прогулки. Маршрут всегда был один и тот же – он подъезжал к морю, и подолгу смотрел вдаль, будто надеялся разглядеть на горизонте туманные обрывистые берега Пруссии. Тоска его была так беспредельна, что однажды зимой, во время одной из таких прогулок, он не выдержал и поскакал по льду Балтийского моря на юго-восток - к берегам Отчизны.
Ближе к югу лед в Балтике становится хрупким. Трубач провалился в море, потерял коня, но сам выбрался на льдину и стал грести руками, решив, во что бы то ни стало, добраться до родины.
Каким-то чудом ему удалось пересечь на тающей льдине почти все море! И только остаток пути, когда уже была видна сизая полоска сосен на дюнах, пришлось добираться вплавь.
На берег трубач выбрался в районе Рантау. Говорят, он тут же исполнил на своей трубе победный гимн.
История эта, к сожалению, заканчивается грустно. Трубач прожил на родине только две недели. Купание в зимней Балтике не прошло бесследно – он умер от воспаления легких. Но умирал счастливым.
Жаль, что никто из нас не может прикоснуться к той трубе – после войны она исчезла, как и многие другие реликвии этой страны.
КОМАРИНЫЕ ШУТЫ
Однажды в Фишхаузене случилась паника – над башней одной из кирх клубилось облако дыма.
А надо сказать, что пожар в храме был бы весьма некстати – там как раз один из самых уважаемых граждан города выдавал замуж свою дочь за сына не менее благородного фишхаузенца. Присутствовал не только весь свет Фишхаузена, но были приглашенные из Пиллау, и даже Кёнигсберга. Кирха была забита гостями и зеваками до отказа.
Но набат прозвенел вовремя. Бравые пожарные в сверкающих медью касках подлетели на повозках с механическими насосами, как нельзя более, кстати. Дело свое они знали хорошо, закинули рукава шлангов в залив, и через мгновение кирху залили потоки воды. И тут из кирхи выскакивает мокрый злой пастор в компании родственников новобрачных, и они дружно начинают поносить пожарников самыми последними словами, какие только знали их почтенные языки. Еще более мокрые, гости бросились на пожарников с кулаками. На подмогу обеим сторонам подоспели зеваки. После изрядной потасовки, в течение которой облако над кирхой так не разошлось, выяснилось, что никакого пожара в кирхе не было. Облако устроили комары, затеявшие над кирхой собственную свадьбу - комариную.
Центральная средневековой застройки часть Фишхаузена стояла вдоль залива у замка, по обе стороны от сегодняшнего шоссе Кёнигсберг - Пиллау. В этом месте берега сильно заросли камышом, в котором издревле плодились несметные полчища комаров.
С тех пор фишхаузенцев стали дразнить «комариными шутами». Прозвище это продержалось до самого последнего времени, до той поры, пока последний горожанин не покинул развалин своего города.
Впрочем, это прозвище, как нельзя лучше подошло бы и сегодняшним жителям городка. Комары там водятся в тех же количествах, что и прежде. Их-то никто не додумался выселить на запад.
ЕПИСКОП ШЛОТТЕРКОПФ
Права, закрепленные Кульмским правом за вольными прусскими городами, были настолько широки, что города эти могли объявить войну, кому им вздумается. Или, наоборот, отказаться от участия в войне, если городским властям она не нравится. К примеру, в войне Пруссии с Польшей за свою независимость в шестнадцатом веке, Фишхаузен сначала не пожелал принимать участия. Но по договору с Великим Магистром Ордена, горожане все же обязались содержать за свой счет рыцарей Ордена, если возникнет необходимость. В договоре было сказано: «Замок Фишхаузен должен быть открыт для рыцарей Ордена днем и ночью». Итак, договор был подписан, фишхаузенцы в войне не участвовали, и оставались этим очень довольны. Но удовольствие было недолгим. Однажды в Фишхаузен явились сразу триста вооруженных всадников с черными крестами на плащах.
Тут стоит вспомнить, что в замке же была и резиденция епископа Замланда. Им в то время был некий фон Шёнек – старый человек, перенесший в молодости какую-то болезнь, после которой голова его стала трястись. Язвительные фишхаузенцы прозвали его Николаус «Шлоттеркопф» - «трясущаяся голова». Увидев такое количество молодых, крепких, голодных воинов, бедный Шлоттеркопф сильно загрустил. А вместе с ним приуныли и горожане.
Несколько дней потребовалось рыцарям, чтобы опустошить запасы пропитания в замке. Еще несколько дней ушло на то, чтобы опустели продовольственные лавки города. Все последующее время епископ, вкупе с городскими властями, занимался тем, что тратил силы на добывание средств для прокорма рыцарей. Налоги с горожан выросли неимоверно, а вместе с этим, хитрые крестьяне взвинтили цены на продовольствие. Фишхаузенцы уже подумывали, что участие в войне обошлось бы им дешевле. Вдобавок ко всему, их надежды на то, что рыцари когда-нибудь уберутся из замка, лопнули, когда выяснилось, что в замке постоянно находятся не одни и те же воины. Кто-то, достаточно отъевшись, уходит, а взамен приходят другие.
Старый епископ, как привидение, бродил ночами по замку, спотыкаясь о спящих вповалку, где попало, рыцарей. Он потерял покой и сон в поисках способа избавления от такой напасти.
Выручил всех егерь епископа.
Однажды утром он явился в замок, и сказал, что в городском лесу Фишхаузена видел большое стадо диких свиней. Стадо настолько велико, что не один десяток человек нужен, чтобы окружить его. Рыцари пытались отнекиваться, но епископ убедил их участвовать в охоте, сказав, что ни горожане, ни кнехты ничего в этом не понимают, и только распугают животных. А если за дело возьмутся рыцари, то к вечеру в замке будет много отличного жаркого из свежатины, и, кроме того, они будут обеспечены копченостями на пару недель.
До вечера рыцари носились по лесу, но никаких свиней не нашли. Злые, они явились в Фишхаузен и обнаружили ворота замка закрытыми. Долго стучали, но ворота так и не открылись. Рыцари уже подумали, что с епископом и его людьми что-то произошло, как вдруг на оборонительной галерее появился сам Шлоттеркопф, и объявил, что ворота в замке отныне будут закрыты. Крестоносцы напомнили ему о договоре. На что епископ ответил:
«Да, я подписывал такой договор, и давал клятву магистру держать замок открытым для рыцарей Ордена. Но в договоре не сказано, с какой стороны должен быть открыт замок. Я подумал, и решил, что с этого дня буду держать его открытым с неба, а не с поля».
Проклиная епископа, рыцари ушли из Фишхаузена.
Справедливости ради, следует заметить, что фишхаузенцы, так легкомысленно отнесшиеся к той войне с поляками, вскоре горько пожалели об этом. Орден проиграл войну. И, как следствие, страна попала в вассальную зависимость от польской короны. Двухсотлетнее иго тяжким бременем легло на каждого пруссака - будь он горделивый кёнигсбержец, заносчивый фишхаузенец, или трудяга-крестьянин. Пруссия - одна на всех.
.
ДВА КОЛДУНА
Во времена, когда Пруссия входила в состав Германской империи, берлинские короли и канцлеры предпочитали вербовать в свою гвардию новобранцев из Пруссии, отличавшихся высоким ростом, силой и храбростью в бою. Для этой цели сюда направлялся кто-нибудь из генералов. Он ездил по прусским провинциям и отбирал приглянувшихся молодых людей. Нередко вербовщик, плененный красотами нашей земли, к старости переселялся в эти края. Об одном из таких генералов, неком стареющем бароне, и пойдет речь.
Барон, уходя из армии на покой, выпросил у короля во владение небольшое поместье под Кёнигсбергом и, приехав туда, с жаром принялся хозяйствовать. Кроме прочих новшеств, он захотел построить у себя и мельницу. Сказано – сделано. Вскоре закипела работа. И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, которое привело в недоумение местных жителей. Рабочих для строительства барон привез из западных германских земель. Поступок непонятный, но хозяин – барин, кто знает, что у него на уме? Тем более что за ним уже замечали странности. Говорили, якобы кто-то видел, как барон ехал в карете через залив, и вода держала его, будто земная твердь. Ходили и другие слухи. Барона считали колдуном, сторонились и старались в его дела не лезть.
Мельница была почти готова, когда возле нее появился опрятный человек, судя по одежде, из пруссов, и, поглядев немного, как движется работа, спросил у начальника стройки: не приезжие ли они? Тот подтвердил. Тогда прусс стал говорить, что у нас немного по-другому строят. Вот это надо было сделать так, а это – иначе. Потому что эта штуковина будет работать при любых условиях, а та не будет работать никогда. А все оттого, что…
Так они поговорили час или два, и начальник стройки, поразмыслив, решил, что во многом прусс был прав, и надо бы сделать так, как он советует. Давай-ка, говорит он пруссу, сегодня вечером я поговорю с хозяином и упрошу его взять тебя на работу. Вижу – много от тебя будет пользы.
«Хорошо, - говорит прусс. – Это очень кстати. Я как раз работу ищу».
«Ну, вот и приходи завтра».
Но барон и слышать не хотел о местных работниках, а уж тем более, о пруссах. И на следующий день, выйдя в означенный час к стройке, так напустился на прусса, обвиняя его и всех местных в дикости и лени, что тут и камень не выдержал бы. А тот мужичок, между прочим, был из рода жрецов. Побагровел он от ярости, но ничего не сказал. Повернулся и пошел восвояси.
С того дня работа на мельнице остановилась. Уложенные в кладку камни сами собой рассыпались. Бревна переламывались. Телеги с глиной переворачивались, не доехав до стройки. Начальник с бароном глотки сорвали, ругая рабочих. Невдомек им – отчего это вдруг все из рук валится? Так прошла неделя. Постепенно до них дошло, что все дело в пруссе, которого прогнали. Начальник предложил вернуть его. Барон только рукой махнул – делай, как знаешь.
Вернули прусса. И мельницу достроили. Да такую, что издалека приезжали мельники - полюбоваться на работу. А когда пришло время расплачиваться, барон всех щедро одарил, кроме прусского мастера. Начальник работ пытался образумить хозяина, говоря, что опасно связываться с такими людьми. Но тот только смеялся, считая, что и сам не простой человек, и вряд ли какой-то дикий колдун сможет повредить ему.
И действительно, пока барон был в своем доме, прусс ничего не мог сделать. И потому терпеливо дождался, когда тот покинет свои стены. Барон поехал по делам в Кёнигсберг. Вот там его и прихватил прусский жрец.
Стоит барон у окна на третьем этаже кёнигсбергского замка, и, в ожидании приема, покуривает. Вдруг видит – внизу по мостовой прусс прогуливается. Барон открыл окошко, высунулся, и плюнуть в него норовит.
«Что барон, отдашь ли деньги?» – спрашивает прусс.
А тот знай себе, посмеивается, да трубку вниз выколачивает.
«Ну, что ж, - говорит прусс. – Раз тебе так смешно, давай, и мы посмеемся с тобой».
Тут барон заметил, что прохожие уже не чинно выхаживают у стен замка, а останавливаются и, задрав головы вверх, хохочут. Да еще и пальцами показывают. Хотел барон повернуться, посмотреть, – что они такого смешного увидели на стене замка? Но голова не поворачивалась. Он попробовал вытащить ее из проема окна, и с ужасом обнаружил, что каким-то образом застрял. Барон поднял руки к голове и нащупал там огромные ветвистые рога.
Кончилось тем, что барон с офицером охраны передал прусскому колдуну деньги, только тогда его рога стали уменьшаться, и вскоре совсем пропали. Он смог вытащить голову из окна.
С тех пор барон предпочитал повернуть повозку назад, если видел, что по дороге навстречу идет кто-нибудь из пруссов.
КАК СЕЛЕДКА ОБИДЕЛАСЬ НА ПРУССИЮ
В прежние времена у наших берегов было так много сельди, что ей кишели не только воды моря и заливов, большими косяками она заходила и в Прегель. Тогда любой, подобрав на рыночной площади Альтштадта разбитую плетеную корзину, мог сходить к реке и набрать столько рыбы, сколько захочется. Сельдь скупали купцы и отвозили в те земли, где рыбы не было, и потому ценилась она гораздо выше, чем у нас. Это было начало пятнадцатого века, когда наша страна была так богата, что даже ремесленники предпочитали есть из серебряной посуды. В Пруссии не было нищих, а из разных стран, влекомые сытой и спокойной жизнью, сюда стекались толпы беженцев. И вот однажды одному из таких мигрантов, служившему наемным солдатом в гарнизоне замка Кёнигсберг, так надоело однообразное рыбное меню, что ему уже и свет был не мил. Когда в очередной раз ему подали к обеду жирную селедку, он схватил ее за хвост, привязал к потолочной балке в трактире, и стал лупить кулаками, приговаривая:
- Что б ты пропала, окаянная! Что б глаза мои больше тебя не видели, проклятую!
И селедка ушла из Пруссии на север – к берегам скандиан, туда, где ее всегда ценили выше любой другой рыбы.
Случилось это в 1425 году. Между прочим, событие это вызвало целую череду войн в Европе. Но это уже другие истории.
А к нам с тех пор сельдь уже никогда не возвращалась. Обидчивая рыба.
РЫБКИ МАРИИ
Многим из книг известно, почему в Пруссии «королевской рыбой» называли не поистине королевское лакомство - осетра и лосося, всегда в изобилии водившихся у наших берегов, а неприметного и неказистого вьюна. Историки и писатели часто упоминают о том, что из всех рыб герцог Альбрехт предпочитал именно эту. Причем особенную радость ему доставляло ловить ее удочкой в замковом пруду самому, чем он и занимался каждый раз, когда это позволяли государственные дела.
Однако мало кто знает, отчего камбалу и калкана у нас всегда звали «рыбками Марии». Вот эта старая и малоизвестная история:
Как-то дети острова Кнайпхоф играли в прятки под сенью огромных древних фахверковых складов кёнигсбергской Ластадии на набережной Прегеля. Одна девочка по имени Мария забралась в лодку, болтавшуюся у берега на веревке. Не то узел был слаб, не то веревка - ветхой, но порыв ветра дернул лодку, и та отплыла. Девочка стала кричать и звать на помощь друзей, но лодка уплывала все дальше по реке в сторону залива. Дело шло к вечеру, и рыбаки, которых дети позвали на поиски Марии, не смогли найти девочку.
К утру лодку выбросило на берег далеко от города - у замка Бранденбург. Девочка, хоть была и маленькой, восьми лет от роду, все-таки сообразила в какую сторону нужно двигаться к дому. А, чтобы не сбиться с пути, все время шла по берегу залива.
Мария была смелой и умной девочкой, и не сомневалась, что доберется до места. Одно было плохо – уж очень она проголодалась. У самого берега, на отмелях, шныряли какие-то рыбки, но у Марии не было огня, чтобы, изловив, поджарить их. Однако есть так хотелось, а рыбы так нахально вертелись у ног, что девочка не выдержала, поймала одну и откусила у нее кусочек с боку. Рыба оказалась вовсе не такой противной. Мария объела у нее мясо с одного бока, но потом ей стало жалко рыбу, и она отпустила ее в залив. Рыба, несмотря на то, что от нее осталась только половина, резво уплыла вглубь. Тогда Мария поймала другую, и так же отчасти обглодала ее. Так девочка питалась рыбой несколько дней, пока не дошла до Кёнигсберга.
Это было очень давно. С тех пор Мария выросла и завела собственных детей, а ее дети, в свою очередь, тоже обзавелись семьями, и так далее, и много лет. И рыбы, наполовину объеденные, тоже расплодились, и потомство их похоже на своих родителей – однобокое. Сейчас эти рыбы живут во всех заливах, и во всех морях. И везде их зовут теперь по научному - «камбалообразные». Но у нас их всегда называли «рыбки Марии».
ТЕЛО СВЯТОГО АДАЛЬБЕРТА
К западу от Фишхаузена у небольшого поселка Тенкиттен стоит крест, поставленный когда-то в месте гибели святого Адальберта - первого миссионера-христианина пробравшегося в десятом веке в языческую Пруссию. Правда, сначала - в 1424 году здесь была поставлена часовня. Но во время урагана 1669 года она была разрушена, и о святом Адальберте в протестантской Пруссии стали забывать. Однако политическая иммигрантка из Польши графиня Эльжбета Велькопольска, коротая свои диссидентские будни в Фишхаузене, от скуки неожиданно вспомнила, что именно в этом месте безвинно сложил голову весьма почитаемый католиками святой. Именно по её просьбе прусскими властями на месте разрушенной часовни в 1831 году и был водружен сначала деревянный, а затем и железный девятиметровый крест. Стоял он вплоть до тех времен, пока в этих местах не появились строители коммунизма. Те, конечно, крест своротили. Но недавно усилиями краеведов и общественности крест, который точности повторяет тот, что поставила польская графиня, был восстановлен, а о подвиге Адальберта, признаваемого святым мучеником, как католиками, так и православными, опять заговорили.
И хотя, канонизированная официальной историографией и церковью, якобы правдивая, история путешествия этого миссионера в Пруссию, его пребывания и гибели здесь, настолько полна логических неувязок и нелепиц, что сама похожа на миф, мы его пересказывать не станем. Гораздо интереснее посмотреть на то, как преломились реальные факты в умах переселенцев христиан, пришедших в Пруссию с запада Европы, и как менялось их мышление, под влиянием местных традиций и верований. Вот, что рассказывают саги Пруссии.
Как известно, а это подтверждают и официальные источники, Адальберту пришлось недолго проповедовать. Пруссы, почти сразу после высадки будущего святого мученика в Самбии, изловили его и, не выслушав, как следует, святого писания, тем более что Адальберт и говорил-то на неизвестном им языке – на латыни – отрубили ему голову. Однако Адальберт, недолго думая, подхватил голову подмышку и пошел дальше нести слово Божье. Голова, при этом, ни на миг не замолкая, пела псалмы, и одним только этим сильно смущала умы пруссов, закосневших в своем язычестве. Не растерялись только самые свирепые из них – жрецы-вайделоты и витинги. Они изрубили Адальберта на мелкие куски, разбросали их по песчаному берегу, и, довольные своим варварским поступком, разошлись по домам. Однако вечером куски святого стали сами собой ползти по пустынному пляжу друг к другу. К утру, они все соединились, и тело святого вновь обрело прежний облик. Не хватало только одного пальца. Как выяснилось впоследствии, палец этот отрубил один из прусских князей, который увидел на нем золотой перстень. Кольцо он забрал себе, а выброшенный палец подхватил ястреб-перепелятник. Он взлетел с ним над морем, но, не удержав, уронил в воду. Там его тут же проглотил лосось. Было бы у этой рыбы немного больше ума, она бы этого не делала. Дело в том, что, поскольку палец принадлежал святому человеку, то он так ярко светился в желудке лосося, что это свечение было видно издалека, и, в конце концов, он из-за своего освещения попался рыбакам. Те оказались христианами. Разделав рыбину, они быстро смекнули, что палец принадлежит не иначе, как святому человеку, и рассказали о чуде польскому королю Болеславу Храброму. Король, глядя на палец, сразу понял, что тот самый Адальберт, бывший пражский епископ, которого он так горячо отговаривал идти в Пруссию, все-таки дошел туда. Ни минуты не размышляя, благочестивый и богобоязненный Болеслав, знавший характер, жадных до денег, пруссов, предложил выкупить у них тело святого. Те запросили ровно столько золота, сколько весит сам Адальберт. Пока они торговались, тело святого, отгоняя любопытствующих, стерег огромный орел. В разных пересказах легенды, срок этой вахты колеблется от одного месяца, до сорока лет. Но в итоге Болеслав согласился на требования пруссов. О чем потом, правда, сильно пожалел. Оказалось, что все золото Польши не смогло перевесить чашу весов, на которой лежал Адальберт. Но тут мимо проходила сирая старушка, и добавила две монетки. Сразу чаша с Адальбертом взлетела вверх. Две монетки нищенки оказались ценнее золотых запасов целого государства. Такова мораль сей сказки. А что до нее самой, то на первый взгляд эта легенда – типичный образец раннехристианского мышления человека средних веков, наивного и верящего более чудесам, чем реальным фактам.
Но не все так просто.
Если вспомнить, что, согласно прусской мифологии, души мертвых уносил в Страну Предков ворон, называемый иносказательно «орел Пикола» /Пикол – бог преисподней/, то становится ясно, что орел, стерегущий незахороненный прах, явно указывает на влияние прусских источников на эту легенду. И тогда понятна кажущаяся анекдотичность воссоединения разрубленных кусков тела Адальберта. На самом деле это отголоски жреческих ритуалов прусских вайделотов. Есть, достойные внимания, свидетельства, что, входя в экстаз от общения с богами, вайделот не только протыкал свое тело мечом в разных местах, но и отрубал от него части, вплоть до отсечения кисти или стопы, и потом приращивал их, не принося себе в итоге ощутимого вреда. Есть и упоминания о том, как жрецы распарывали свои животы, и потом, подобрав назад, вывалившиеся кишки, как ни в чем, ни бывало, вставали, закончив ритуал целыми и невредимыми. По рассказу очевидца, жрец одного из родов племени вармов, сидя у священного костра в такой близости, что трава вокруг него выгорела, с молитвами отрезал от себя куски мяса и раскидывал их в стороны, посвящая жертвы Перкуну Потримпу и Пиколу. Затем он отделил голову и положил ее рядом с собой. Причем, голова эта продолжала бормотать заклинания.
Вайделоты умели многое. А уж о фокусах с вхождением в огонь, или парением в нескольких локтях над землей и говорить не стоит. Все это трудно объяснить последствиями массового гипноза. Тем более что навыками гипнотического влияния на людей и, естественно, способами защиты от них владели многие пруссы. Рассказы тевтонских рыцарей о том, как витинги самбов в единоборстве вдруг растворялись в воздухе, а затем появлялись за спиной крестоносца, нанося удар оттуда, имеют просто массовый характер.
Вероятно, прусские жрецы действительно обладали неким мистическим Тайным Знанием, доставшимся им от предков - упоминания о нем проходят красной нитью через весь наиболее древний пласт прусского эпоса, а косвенно это подтверждается их поклонением огню. Изолировав Ульмиганию от мира, они смогли сохранить это Знание, в отличие от других арийских народов, подвергшихся сначала эллинизации, а затем – христианизации и растерявших его где-то на дороге к современной цивилизации. Но, как сказал о пруссах Эрнест Лависс: «Никакому народу нельзя так резко отличаться от своих соседей». Крестовый поход против Ульмигании разорвал ту последнюю ниточку, которая еще связывала европейские народы со своими пращурами ариями. А те скудные сведения, что донесли до нас саги – только жалкие обрывки той нити.
На торжестве, посвященном восстановлению креста святого Адальберта, кто-то сказал, что он станет символом возрождения Пруссии и конца эпохи разрушений, которые пронеслись над ее седой головой за последнее столетие. Пусть так.
Хорошо, если так.
Мне только хочется напомнить, что есть вещи, которые нам уже не восстановить. Мы можем собрать часть осколков, разбитой много веков назад, вазы, можем даже, склеив их, представить себе какой была эта ваза, домысливая очертания линий. Но саму вазу – настоящую и живую нам не увидеть никогда.
Леса на горе Хаузен - самой высокой точке Витланда в западной части Самбийского полуострова и сейчас славятся грибными местами. Много грибов там было и раньше. Но иногда в траве на вершине холма можно найти кое-что и более ценное.
В 1525 году молодой кнехт барона фон Немингена со своей юной подружкой собирали там грибы. Как все грибники, они, изредка перекликаясь, разошлись в зарослях. Вдруг кнехт, шаря глазами в поисках подберезовиков, заметил на поляне что-то сверкающее. Он подошел, и с изумлением понял, что это целая куча золотых изделий. Браслеты, гривны, кубки, монеты, предметы конской упряжи – все было из золота с камнями, и все это сверкало и переливалось разноцветными искрами на солнце. Но еще больше поразило кнехта то, что полукольцом вокруг сокровищ полз огромный, толщиной в бревно, змей. Кнехт потом рассказывал, что змей, заметив его, остановил движение, и его глаза как бы сказали: «Возьми золото, возьми, сколько сможешь». И кнехт не удержался. Он вывалил из короба грибы и наполнил его золотом. Потом снял рубаху и сколько смог нагреб сокровища в нее. А змей все не двигался и смотрел на кнехта немигающим взглядом. И тут кнехт вспомнил о девушке, и стал звать ее. Вдруг над горой раздался гром, небо потемнело, деревья зашумели и согнулись под налетевшим ураганом, а с неба из туч кто-то страшно закричал: «Рассыпь золото! Рассыпь золото!» Кнехт испугался, но золото еще прижимал к себе. А ураган поднялся такой, что ему уже пришлось стоять пригнувшись. Над головой под натиском ветра с треском обламывались и улетали ветви деревьев. А страшный голос все кричал: «Рассыпь золото! Рассыпь золото!» И молодой человек вывалил все, что взял назад в кучу. Змей мгновенно охватил сокровища кольцом и увлек их под землю. Сразу прекратился ураган, тучи разошлись, а вышедшее из-за них солнце осветило только несколько монет, которые откатились в сторону, туда, где змей не смог достать их своим кольцом. Тут только понял кнехт, что голос с небес велел ему не высыпать золото в кучу, а наоборот – рассыпать подальше от нее.
В этот рассказ, может, никто и не поверил бы, если б не те несколько монет, которые принес кнехт своему господину. Да вот еще, вскоре после этого случая егерь Пакмоор нашел на горе охотничий рог, украшенный золотым пояском с драгоценными камнями. Рог этот, проделав длинное путешествие от хозяина к хозяину, оказался, в конце концов, в одном из берлинских музеев.
Считается, что ценные вещи, которые и по сию пору находят на Хаузене – жертвенные приношения паломников, которые стекались сюда со всей Прибалтики в день празднования бога Лиго. Жизнерадостный этот бог требовал от своих почитателей только две вещи – безудержного пьянства и разврата, за что и был любим.
ШАБАШ
Улица Ролльберг в столичном граде Кёнигсберг была знаменита тем, что на ней селились ведьмы. Само место их притягивало что ли, или обычная женщина, поселившись на холме, со временем становилась ведьмой? Бог его знает. Но поразительно то, что вопреки всем войнам, эта улица стоит и поныне. Она почти не изменилась с тех пор, хотя часть ее и стала носить имя Коперника.
В 1775 году к священнику кирхи в Штайндамме обратился старик на деревянной ноге с просьбой исповедовать его. Тайны из своей жизни он делал и разрешил пастору записать его рассказ при условии, что имя упоминаться не будет. Вот суть рассказа:
Молодой человек нанялся в подмастерья к двум женщинам, имевшим на Ролльберге небольшую пивоварню. Были они в родственных отношениях, нет ли - он так и не понял. Иногда ему казалось, что они сестры, иногда – нет. Об их семьях он тоже никогда не слышал. Впрочем, о таких вещах он тогда и не задумывался. Хозяйки были молоды и, по его словам, «ухаживали за ним наилучшим образом», так что жилось ему неплохо.
Комната молодого человека была рядом с кухней, и однажды ночью он проснулся оттого, что кто-то гремел посудой. Он встал, осторожно приоткрыл дверь и увидел, что обе хозяйки расхаживают по кухне совершенно голые. Смущенный, подмастерье не решил объявиться, хотя и закрыть дверь у него рука не поднялась. Так и стоял он, разглядывая через щель их прелести. Тем временем, хозяйки сняли с печи котелок, добавили туда крупный кусок чего-то похожего на жир и тщательно размешали. Немного погодя, когда варево остыло, они стали брать его руками и намазывать себе на тело, хихикая и постанывая от удовольствия. Затем взяли ухваты и с визгом вылетели в каминную трубу. Подмастерье ахнул от неожиданности. Какое-то время он был в оцепенении, а потом любопытство взяло верх над благоразумием, он подскочил к котелку, где еще достаточно было мази, разделся и растер себя с головы до ног. Пошарив за печкой и не найдя больше ухвата, он оседлал совок для мусора. К ужасу и восторгу его, совок взвился и вместе с ним метнулся в дымоход.
Во время полета он ничего не видел. По его словам: «тьма была кромешной». Наконец впереди подмастерье заметил огонь. Большой костер пылал на вершине горы. Когда он приземлился, на него никто не обратил внимания. Несмотря на то, что там было много людей, в основном женщины, никому до подмастерья не было дела. Все же его пробирала дрожь от необычности происходящего, и он решил укрыться за большим камнем и оттуда наблюдать за шабашем.
Возле костра, где что-то варилось в котле и жарилось на вертелах, стоял огромный плоский камень, на котором возвышался козел со спутанными ногами. Возле него и вертелся весь праздник. Старик с длинным до подбородка носом бил в бубен, а ведьмы плясали на простыне, которую по очереди держали за углы на весу. Тут же скакал и маленький пузатый уродец с козьими рожками и отвислыми ушами, и дул в свиной череп, извлекая отвратительные звуки которые, однако, очень нравились ведьмам. Когда карлику удавалось выдуть особенно пронзительную ноту, они радостно хлопали в ладоши и кувыркались на простыне, нисколько не стесняясь выставлять на показ свои срамные места. Все пили густую темную жидкость, зачерпывая ее кружками, ковшами и просто мисками из большого медного таза. Подмастерье заметил, что жидкость совсем не убывала.
Когда веселье достигло той стадии, когда уже никто не разговаривал, а все только визжали и прыгали, одна ведьма, как показалось подмастерью, самая старая из всех, подскочила к козлу и, высунув язык, стала вытворять такие непотребства, что об этом и подумать стыдно, не то, чтобы рассказывать. После к козлу устремились другие ведьмы, выделывая то же самое. Когда очередь иссякла, безобразная старуха опять подбежала к козлу и закричала:
- Ну что, все приобщились?
- Все! – хором ответили ведьмы.
Она и в другой раз спросила, и в третий. И неизменно в один голос ведьмы отвечали ей.
А потом старая ведьма вытащила откуда-то большой нож, одним махом отсекла козлу голову и, размахивая ей, обрызгала кровью всех присутствующих. Ведьмы при этом радостно повизгивали, да так громко, что подмастерье закрыл руками уши, испугавшись за свой слух. Но тут все успокоились и стали мирно рассаживаться вокруг костра, готовясь к трапезе. Еда так вкусно пахла, что подмастерье заерзал за камнем. Его подмывало подойти и присоединиться. Заметив, что хозяйки сидят совсем близко, он не выдержал, выбрался из-за камня и подошел к ним.
- Дайте и мне кусок мяса, - попросил он.
Как же они удивились, увидев его! Но прогонять не стали, даже обрадовались. «Вот хорошо! – сказали они. – Ты-то нам и поиграешь на скрипке, а то нашего скрипача что-то сегодня не видно». Они усадили его рядом, стали кормить и угощать напитком из бездонного таза. Пойло оказалось довольно приятным – сладким и крепким, правда, со странным запахом, вроде как псиной от него несло, но измученному подмастерью было уже не до того, чтобы принюхиваться. А, подкрепившись, как следует, он уже играл на скрипке, плясал и целовался с ведьмами, будто всю жизнь только этим и занимался. Мало-помалу он так уморился с непривычки, что свалился в траву и уснул.
Проснулся в своей постели далеко за полдень и никак не мог понять, почему это он спит голым и чем же от него так воняет? Понемногу подмастерье стал припоминать ночное приключение. И так ему стало гадко на душе, что встал он, оделся и пошел в ближайший трактир. А там, кружка за кружкой, он и излил душу приятелю.
Вернулся подмастерье домой, а его хозяйки и виду не подают, будто и не было бурной ночи.
Время шло, а в доме все, как раньше. Подмастерью стало казаться, что та ночь приснилась. Он успокоился, и все бы обошлось. Вот только приятель оказался несдержан на язык. Пошли слухи. Подмастерье начал замечать, что хозяюшки стали косо на него поглядывать. Молчат, все больше хмурятся.
Как-то возится подмастерье в пивоварне возле котлов, вдруг заходит огромная кошка. Он таких и не видел никогда. Оторопел даже. Но кошка ничего, даже ласковой оказалась, стала тереться об его ноги. Хотел, было, подмастерье опять за работу взяться, но вдруг видит, что кошка его все ближе к кипящему котлу подталкивает. Он вправо, и она туда же, он влево, она – за ним. Еще бы шаг, и быть подмастерью сваренным живьем. Но он изловчился, отскочил в сторону и пнул кошку ногой. Она в котел и свалилась. Да как закричит человечьим голосом! Подмастерье глянул, а в котле его хозяйка варится. Испугался он, скинул фартук и сбежал из дома. Идет по улице и думает: а ведь найдут хозяйку в котле, его казнят за эту ведьму. Добрался до порта, завербовался на судно. Потом сошел в Риге. Какое-то время в Курляндии перебивался, потом воевал в русской армии. А к старости домой в Пруссию потянуло. Вот и пришел к пастору облегчить душу.
СКАЗКА О ТОМ, КАК КРЕСТЬЯНИН
ДЬЯВОЛА ОБХИТРИЛ
Жил в Пруссии один крестьянин по имени Мартин. Известен он был неудержимой страстью к обогащению. Чуть ли не каждый день изобретал все новые способы к увеличению прибыли со своего хозяйства. Кони его были самыми сильными в Пруссии, коровы самыми удойными, свиноматки приносили по пятнадцать поросят, гуси были размером с овцу, а овцы – с теленка. Все у него было, и все – самое лучшее.
Как-то лег Мартин спать, а ему не спится. Хочется придумать что-нибудь еще, что прибавило бы доходов. Думал, думал, и впервые ничего в голову не пришло. Разволновался Мартин, взял фонарь, пошел в обход по своим владениям. Авось найдет что – не самое лучшее, не самое совершенное. Не нашел ничего, ни одного изъяна. Даже стены амбара излазил, думал хоть мышиную норку найти, да заткнуть ее, авось хоть на пригоршню урожая сбережется. Нет и норок. Давно уж грызуны во всей округе потравлены.
Сел Мартин во дворе на лавочку и чуть не плачет. Совсем отчаялся. Настроение такое пакостное, что вот хоть бери и черту душу закладывай, лишь бы прибыльно было.
А Дьявол, вот он, прямо тут и стоит.
- Звал, Мартин? – спрашивает.
«Да, - думает Мартин, - только вспомни о нем, он тут, как тут».
- Так и есть, - говорит черт. – Такая работа. А ты, я слыхал, прибыли ищешь?
- Да уж, - говорит Мартин. – Хотелось бы.
- Есть такой способ, - говорит Дьявол.
- Знаем мы, твои способы, - отвечает ему Мартин. – Ты, небось, сразу душу потребуешь.
- Зачем же сразу? Мы не изверги. Потерпим. Да и не нужна мне твоя душа сейчас. Мне тоже прибыль надобна. Расходы ведь и у меня большие. А сделаем так: ты пашешь, сеешь, а я обеспечу урожай, который в мире невидан. В десять раз больше того, что ты раньше имел. Только уговор – убираем вместе. Тебе вершки, мне корешки. А чтобы получилось поровну и никому не обидно, в первый год вершки мои, в другой – твои. И так мы поработаем четыре года. Ну, как?
- Да что ж, - говорит Мартин, - терять особо нечего. По рукам.
Пошел Мартин домой, немного поразмыслил, и с хитрой
улыбкой уснул.
Подошло время уборки. Мартин носится, как угорелый, строит новые погреба – картошку некуда девать.
Приходит Дьявол.
- Ну что, - спрашивает. – Урожаем доволен?
- Еще бы! Я о таком и мечтать не мог. Спасибо, брат.
- А моя доля где? – спрашивает Дьявол.
- Да там, в поле осталась. Иди, забирай.
Пошел Дьявол в поле, попинал копытом ботву и говорит Мартину:
- Да, знал я, что ты хитер. Ну, да ладно следующие корешки – мои.
Прошел год.
Мартин и сам запарился ,и семью свою загонял, и всех соседей в работу впряг. Пшеницей не только амбары, но и двор завален. Пыль столбом. Грохот от молотьбы такой стоит, что не говорить, а кричать приходится.
Явился черт.
- Доволен ли урожаем? – кричит Мартину.
- Ох! – тоже кричит Мартин. – Вот это уважил, так уважил! Всю жизнь тебя благодарить буду!
- А моя доля – в поле?
- В поле, в поле…
Пошел Дьявол в поле. Походил по стерне. Вернулся к Мартину.
- Знал я, что ты хитер, но не думал, что настолько. Но и ты еще не знаешь, с кем связался. В следующий год я буду сеять. А ты, если такой хитрый, должен догадаться что за растение я посадил? Догадаешься – все твое. Не догадаешься – душу выну! Договорились?
Раскинул Мартин мозгами – нет такого растения, чтобы он не знал. Все у себя в хозяйстве перепробовал. Согласился с Дьяволом.
Приходит лето. Мартин бродит по своему полю и никак не может понять, что же это выросло? Листья какие-то круглые – не то лопух, не то салат. Мартин лист сорвал, растер в руках, понюхал. Нет, не съедобный – воняет. Сунул лошади – та отшатнулась. И не кормовой. Мартин расковырял землю, вытащил корешок, пожевал. Дрянь какая-то!
Поехал Мартин в Кёнигсберг, к умным людям, в университет Альбертину. Показал растение. Нет, не знают там такого растения.
Нашел Мартин великого знахаря, который людей лекарственными травами пользует. Нет, не знает он такой травы.
Приехал Мартин домой и так загоревал! Не ест, не пьет, по хозяйству ничего не делает. Все ищет, кто бы помог ему с дьявольской травой разобраться? Сулил такие деньги, что из дальних провинций народ приезжал. Никто не может понять, что у него в поле выросло.
Но вот как-то приходит старушка и говорит:
- Я помогу тебе, Мартин.
- Знаешь траву?
- Нет, - говорит старушка. – Знать, не знаю, а помочь могу.
- Как же? – спрашивает Мартин.
- Это уж мое дело. А ты меня накорми, напои, да спать уложи. А к вечеру разбуди. Я помогу тебе.
Наелась, напилась, выспалась со всем удовольствием старушка, а к вечеру в поле вышла. Да так прямо, с самого края, и давай растения выдергивать. Тут Дьявол налетел, да как заорет:
- Ты что это, дура старая, мой табак рвешь?
- Да я и не знала, - говорит старушка, - что это твой табак. Вижу – ерунда какая-то растет, дай, думаю, прополю.
- А ну, пошла отсюда! – заревел черт.
Извинилась старушка за свою оплошность, пошла к Мартину и сказала, как называется растение.
Тут и время уборки подоспело. Приходит Дьявол.
- Давай, Мартин, сюда свою душу, а урожай я уж сам уберу.
- А зачем тебе, чертушко, моя крестьянская душа, - спрашивает Мартин, - если сам ты в крестьянском деле ничего не понимаешь и ничего более путного, чем табак, посадить не можешь?
Выругался Дьявол последними словами и с тем исчез.
- Эй! – закричал Мартин. – А как же четвертый год? Я еще прибыли хочу!
Но черт больше не объявлялся.
А я вот сижу здесь и думаю: конечно, жалко было бы Мартина, если б черт у него душу вынул. Однако сколько же в мире душ погибло с тех пор из-за этой заразы, которую в Пруссии всегда звали «дьявольской травой»? И ведь никто из них, за исключением Мартина, прибыли с этого не имел. Одни болезни. И вообще, кто же в этой истории оказался хитрее? Тот, кто получил прибыль и начал курить, или тот, который, казалось бы, ничего не получил, но с удовольствием наблюдает, как мы чахнем, глотая дым?
ЗАКЛИНАТЕЛИ ПРУССКОГО БОГА
Бывает так, что по несчастливому стечению обстоятельств, в одном месте собирается сразу несколько особей из тех, что зовутся «сорвиголовами». Как правило, это люди недовольные судьбой, считающие, что они достойны лучшей доли – посытнее еды, побогаче одежды, и т.д. Жалуясь, друг другу на бедность, они постепенно распаляются, а дьявол уж тут, как тут – подсовывает им очередной план внезапного обогащения. И если при этом присутствует хоть доля спиртного – жди беды. Дьявольский проект они решат исполнить не медля.
Вот так в одном из трактиров Кёнигсберга в двенадцати головах сразу родилась идея запродать души язычеству. За приличное вознаграждение, разумеется.
Заправлял этой командой некий Иоганес, непременный участник всякой потасовки, бывший солдат, бывший моряк, известный завсегдатаям пивных тем, что ему «сам черт не брат». Но главное его достоинство было в том, что он происходил по материнской линии из рода прусских жрецов - вайделотов. Хотя отец его был немцем, и семья мало общалась с прусскими родственниками, все же когда-то Иоганесу довелось побывать на обряде жертвоприношения и заклинания богов. Такие обряды, хоть и были запрещены, но сохранялись у пруссов.
Итак, Иоганес, помня в общих чертах необходимые действия жреца, вызвался все устроить самым наилучшим образом. Они купили черного козла, бочку пива, и отправились к холму Глаппенберг, где в древности было одно из прусских святилищ. Там Иоганес начал колдовать, применив один из самых опасных обрядов, который использовался для прямого вызова божества, обитавшего в конкретном месте.
Я не стану описывать здесь этот обряд, дабы ни у кого не возникло соблазна его опробовать. Скажу лишь, что после трехчасовых стараний Иоганесу удалось добиться желаемого. Вот только вряд ли он действительно желал того, что получил. Четверо его товарищей, увидев результат действий, в ужасе бросились бежать, не разбирая дороги.
Позже выяснилось, что бежали они в сторону от Кёнигсберга, в район Северной горы. Бог сжалился над ними и привел прямо к старой кирхе
Св. Якова, что стояла тогда на месте нынешнего форта №3. В храме они оставались несколько дней, замаливая свой грех, а потом отправились в Палестину, чтобы у Гроба Господня вымолить прощение. Но это было после, а в тот день множество мужчин во главе со священником, бросились на Глаппенберг в надежде спасти тех, кто там остался. Увы! Четверо были найдены в состоянии бессловесных тварей - они уже никогда не оправились. Трое лежали в ряд бездыханные. А самого заклинателя собирали по частям. Казалось, будто что-то разорвало его изнутри, и он разлетелся в стороны, как мыльный пузырь. Причем, лихую голову Иоганеса, как ни искали, не нашли.
ГАНС ЛОЗЕ
В пятнадцатом веке, во времена правления Великого Магистра фон Тиффена, в кёнигсбергском замке служила одна примечательная личность – статный красавец, стрелок-арбалетчик Ганс Лозе. Умен, учтив, обходителен, всегда трезв, никаких нареканий по службе, любимец комтура и всех, кто был с ним знаком. Причем, службе он отдавался не только в обязательные часы несения вахты, но и на досуге. Любил, знаете ли, изобличать подпольных торговцев янтарем. А все операции с камнем, от его добычи до продажи в то время были исключительной монополией Ордена.
Ходит этаким щеголем Ганс Лозе по рыночной площади, товар щупает, ценами интересуется. Потом, глядишь, набежали стражники – хвать одного торговца, хвать другого, и в замок поволокли. А там допрос. Янтарем торговал? Нет? А вот, посмотри, что мы у тебя в пшенице нашли. И горсть янтаря ему под нос.
У Ганса глаз верный. Не один десяток человек он на виселицу проводил. Но и кёнигсбержцы – народ тертый и тоже не слепой.
Как-то в праздник, когда никого дома не удержишь, и только старухи сидят на лавочках, такая бабушка видит – Ганс прогуливается вдоль домов. Гулял, гулял и шасть в одну дверь. Бабушка – за ним. Он на второй этаж, и в квартиру. Старушка удивилась. Она хорошо знала, что хозяева этой квартиры никаких знакомств с Лозе не водили. Кроме того, их и дома сейчас не было – все на ярмарке. Бабушка взяла и подперла дверь клюкой. А потом позвала стражу из ближайшей будки и соседей, кого нашла. Скрутили Ганса, а у него из рукавов, да из-за пазухи янтарь посыпался. Видать скучно ему стало на рынке в зерно, и в сукно запретный товар подсовывать. Разнообразия захотелось.
Выкололи Гансу Лозе его проницательные глаза, отрубили ноги по колени, чтобы не смог больше зайти в чужой дом, и в таком виде выбросили на рыночную площадь. Где он и умер под плевками горожан.
ИСПЫТАНИЕ ОБОРОТНЯ ГЕРЦОГОМ АЛЬБРЕХТОМ
Однажды крестьяне Натангена, одной из прусских провинций южнее Прегеля, привезли герцогу Альбрехту на суд человека, которого они сочли оборотнем. Да и то сказать – морда у него была откровенно животная. Вытянутая вперед, с торчащими зубами, неровно поросшая клочьями пегой шерсти и вся испещренная застарелыми рубцами и шрамами. И сам мужик убедительно рассказывал, как два раза в год, на рождество и в Иванов день, превращается в волка. Дескать, поначалу, пока не обрастет шерстью, отлеживается в стожках соломы на полях, а потом выходит в лес к своим братьям – волкам. Пожаловался, как несладко порой приходится от собачьих стай. Рассказал, как ворует крестьянских овец. Даже поплакался – вот мол, не хотелось бы, а надо. Такова уж доля – ходить в оборотнях. В общем, слушал герцог мужика, слушал, да и поверил в его рассказы. А поверил, так призадумался: куда же теперь этого мужика девать-то? На костер послать – времена не те, кругом просвещение. Отпустить с миром – он опять волком по крестьянским дворам начнет шастать.
Ничего лучше не придумал герцог, как выделить мужику комнату в замке, да к дверям охрану поставить. Станет тот волком, что ж, придется мясом кормить. А пока велел носить ему еду со своего стола.
Наступило Рождество Христово. Герцог ходит у комнаты мужика – ждет, когда же тот завоет? А тот не хочет. Неделя проходит, другая. Приказал герцог привести мужика к себе. Привели. Ни хвоста у него, ни волчьих ушей за это время не прибавилось. Ладно, - думает герцог, - подождем еще до Иванова дня.
Полгода еще жил мужик в замке. Раздобрел на герцогских харчах, похорошел. А на Иванов день приказал герцог Альбрехт выпороть лодыря, да выгнать из замка подзатыльниками.
МОГИЛА ОСИАНДЕРА
Издревле как-то само собой так сложилось, что Альтштадт – Старый город - всегда был центром общественной жизни всех трех кёнигсбергских городов Альтштадта, Лёбенихта и Кнайпхофа. В кирхе Альтштадта хоронили видных государственных деятелей, а в его ратуше после объединения городов в единый Кёнигсберг, принимались судьбоносные для Пруссии решения. Вот в старой альтштадтской кирхе в шестнадцатом веке при правлении герцога Альбрехта и произошла эта странная история.
После того, как Альбрехт разогнал Орден, принял лютеранство и герцогскую корону, он навез в Пруссию целую толпу деятельных реформаторов и проповедников учения Лютера. Возглавлял команду некий Андреас Осиандер, доктор теологии, уже прославившийся в Европе своими, мягко говоря, нестандартными взглядами на христианство. Не брезговал этот теолог и экспериментами с каббалистикой и магией.
Мы не станем здесь углубляться в его теории, а уж о том, чем он занимался по ночам с Павлом Скалихом вообще никому не известно. Зато известно, чем это все закончилось. Когда возмущение народа приезжей бандой чародеев и казнокрадов, хозяйничавшей при дворе герцога, достигло состояния граничащего с восстанием, ландтаг арестовал чужаков. Одних казнил, других упрятал в застенки, а некоторых выслал из Пруссии. Но двое из них ушли от ответственности. Пауль Скалих, несмотря на пограничные заслоны, загадочным образом исчез из страны, а Осиандер в 1552 году тихо умер своей смертью и, как заслуженный ученый и преподаватель университета, даже был похоронен в кирхе Альтштадта. Правда, альтштадтцы этому противились, но герцог настоял, чтобы Осиандера похоронили с честью.
Похоронили. А через пару дней по городу поползли слухи, что из-под пола кирхи в том месте, где лежит достопочтенный доктор теологии, раздается пугающий скрежет. Стали говорить, что, дескать, тело и кости грешника Осиандера грызут черти. Прихожане откровенно боялись заходить в храм на службы. Все складывалось настолько серьезно, что герцог издал специальное распоряжение вскрыть могилу в присутствии самых уважаемых граждан города. Вскрыли. И с ужасом обнаружили, что в ней нет никакого Осиандера, а покоится истлевший труп колдуна Балтазара, который посетил Кёнигсберг еще в начале шестнадцатого века. Тот поразил двор, слепив на обеде у герцога из хлеба монету с надписью на неведомом языке, тут же превратившуюся в золотую. Монета позже попала в замковый музей, а Балтазар исчез неизвестно куда.
Могилу закрыли, ничего в ней не трогая, а все присутствовавшие дали клятву никогда никому не говорить о том, что видели. Но, разве такие вещи утаишь? Кто-то сказал брату, тот – свату… Короче говоря, скоро об этой дикой истории знала вся Пруссия.
После вскрытия могилы все, пугавшие ранее людей, звуки прекратились, и постепенно жизнь прихода наладилась. Но вот что интересно: кирха с тех пор начала трескаться и проседать в землю. А к началу девятнадцатого века храм просто стал представлять угрозу для жизни горожан, и его снесли.
ЧЕРНЫЕ ПАРУСА В САРКАУ
Это было весной 1709 года.
Пастор рыбацкой деревушки Саркау, что на Куршской косе, ночью лежал без сна и слушал, как гремят льдины на заливе.
«Ну, вот и весна, - думал он. – Скоро рыбаки выйдут на промысел. Появится заработок, поселок оживет после зимней спячки, и во дворах засмеются дети».
Ураганный ветер выл в печной трубе и рвался в окна, но на душе у пастора было радостно. Все-таки – весна идет.
Ему показалось, что хлопнула входная дверь. Пастор удивился, потому что помнил, как закрывал ее. Он встал и направился просмотреть, что происходит в сенях. Как вдруг распахнулась и дверь спальни. Чьи-то руки подхватили его и бросили на кровать. Мужской голос потребовал, чтобы он немедленно оделся и пошел в кирху. Пастор даже не испугался, потому что не понял, что происходит.
«Как же я оденусь в темноте?» – спросил он.
Ему разрешили зажечь лампу. И когда он увидел тех, кто пришел, ему стало не по себе. В комнате стояли двое мужчин одетых во все черное. Лица их были скрыты темными платками так, что видны были только глаза.
«Что вам от меня нужно?» – спросил пастор, дрожащими руками натягивая сутану.
«Не бойтесь, - сказали ему. – Мы не грабители. Мы свидетели новобрачных. Нам нужно, чтобы Вы обвенчали пару, которая уже ждет у кирхи. Там же и гости. У нас все готово, так что дело за Вами».
Пастор только пожал плечами. Возражать в его положении было бессмысленно.
Подходя к кирхе, он увидел людей в черных одеждах. За ними, в заливе покачивался корабль с черными парусами. И тут пастор по-настоящему испугался и бросился бежать. И убежал бы, но в темноте не разбирал дороги и уперся в кладбищенскую ограду, где его и настигли мужчины в масках. Повязав на глаза платок, они волоком оттащили пастора в кирху, и освободили только на алтаре. К этому времени в кирхе уже горели свечи. Кто-то заиграл на органе неизвестную пастору тягучую мелодию. От этих звуков у него мороз прошел по коже.
Жених и невеста уже стояли перед алтарем коленопреклоненными. Они были единственными из присутствующих, кто не скрывал бледных, будто сделанных из воска, лиц. Пастор обвенчал их, и вся свадьба подалась из кирхи на берег залива. Двое ночных гостей опять завязали пастору глаза, и отволокли к дому.
Уходя, мужчины в масках приказали не следить за ними, а в подтверждение приказа, подперли дверь пасторского дома палкой, чтобы после их ухода он не смог выйти.
Все еще дрожа, не раздеваясь, священник лег на кровать. И тут раздался удар колокола.
«Ветер», - успокоил себя пастор, хотя прекрасно знал, что такого не случалось даже в самые сильные ураганы.
Утром прихожане, не найдя пастора в церкви, пришли и освободили его из заточения. Пастор не стал рассказывать о событиях прошедшей ночи, и заторопился к службе. Но в кирхе его ждало еще одно потрясение. У алтаря стоял гроб с той самой невестой, которую он обвенчал. Ни записки, ни чего бы то ни было, проясняющего хотя бы ее имя, при этом не нашлось. Пастор ее отпел, и с несколькими рыбаками добровольными помощниками, похоронил на кладбище безымянную. На простом деревянном кресте так и было написано: «Неизвестная. 1709 год, число».
К вечеру того же дня пастор почувствовал недомогание - у него поднялась температура. Он подумал, что простыл на ночной прогулке, заварил чай из трав и укутался в перину, надеясь, что к утру, температура спадет. Но облегчения не наступило. Наоборот, его лихорадило так, что редкие минуты он был в сознании.
Это была чума.
Следом за пастором заболели рыбаки, принимавшие участие в похоронах безымянной невесты, потом члены их семей, соседи…
Все время дул ветер. На поселок двинулись дюны, которые некому было остановить. Песок вваливался в окна мертвых домов, заползал на кровати и столы, засыпал колодцы.
Несколько рыбаков из Росситтена пришли как-то к Саркау и долго кричали, пока к ним не вышел мальчик лет двенадцати. Рыбаки предупредили, что каждый день будут носить еду, оставшимся в живых жителям поселка, и оставлять ее на окраине. Ранним утром мальчик должен был там же, на границе поселка, выставлять столько камней, сколько человек еще нуждались в пище.
В первый день на дороге перед поселком лежали девять камней. На другой день их было семь. К концу недели, только один камень сиротел посреди дорожного полотна.
Песок заносил уже кирху, а ветер все дул, не ослабевая.
По странной прихоти, чума не тронула подростка. Он единственный выжил, хотя от самого поселка не осталось и следа. Саркау без остатка поглотил песок. Где-то в недрах дюн остался пасторский домик, кирха, погост с крестом и надписью: «Неизвестная. 1709 год»…
Упрямый мальчик, не желая покидать гигантскую общую могилу своих родных и соседей, примостился жить неподалеку, соорудив себе у залива хижину. Скоро там же поселился какой-то рыбак с семьей.
«Как называется это место?» – спросил он у мальчика.
«Саркау», - ответил упрямый мальчик.
С него и начался тот поселок, что мы знаем сегодня.
ВАЛТИН ЗУППЛИТ
Этот человек считался вольным крестьянином, но на самом деле был колдуном. Родом он происходил из самбийских жрецов – вайделотов. И хотя пруссы давно уже были христианами, люди, подобные Зупплиту, пользовались огромным влиянием. Они, правда, всячески скрывали от властей, как свое происхождение, так и склонность к магии. Колдовство в Пруссии хоть и не наказывалось костром, как в остальной Европе, но все же было вне закона и могло аукнуться большими штрафами. Однако, именно этими способностями, доставшимися ему от предков, Валтин Зупплит прославился во время прусско-польской войны 1520 года. Вольный город Данциг, воспользовавшись обстоятельствами, тоже попытался поживиться за счет Пруссии и попробовал высадить морской десант на западном берегу Самбийского полуострова.
Весть о появлении вражеских кораблей облетела Самбию мгновенно. Крестьяне из немцев точили рогатины, крестьяне из самбов чистили мечи своих предков, дворяне собирали дружины. Выходцы из Голландии, Чехии, Венгрии, Руси, те, чьи предки пришли сюда триста лет назад, и те, кто сам только что обжился – все готовились защищать Пруссию.
В тот день ландмайстеру донесли, что есть крестьянин из вайделотов, который берется колдовством отогнать польский флот от берега. Но для этого надобно высочайшее разрешение на ворожбу. Времени на моральные колебания у ландмайстера не было, как впрочем, и иного способа избежать польского нашествия. Он дал добро.
Валтин собрал огромную толпу крестьян из соплеменников. Отовсюду пришли люди, еще не забывшие язык и обычаи пращуров. В складчину они купили черного быка, несколько бочек пива, и собрались на высоком берегу в районе часовни св. Адальберта. Потом развели два больших костра и стали молиться своим богам. Помолившись, забили быка и разделали его. Но шкуру, кости и внутренности не выбросили, а поджарили на сковороде и раскидали в море вдоль берега. Затем сварили в котле мясо, нашептывая заклинания, как в небо, так и в кипящий бульон. Движения их напоминали танец. Мясо они вынули из котла и съели, запивая пивом, а бульон разлили в песок на берегу. Затем все отошли от берега на триста шагов, а Валтин остался стоять на откосе в одиночестве. Вдруг, среди ясного и чистого неба раздался раскат грома, и по правую сторону от Валтина в море ударила молния. И море закипело в этом месте, зашипело, выбросив облако пара. А по левую сторону появился песчаный смерч. Столб, закрученный в штопор, какое-то время крутился на берегу, а потом ушел в море и там, вздыбив огромную волну, рассыпался.
Все это наблюдали не только люди, пришедшие с Валтином Зупплитом, но и рыцари ландмайстера, и его кнехты, и он сам, поскольку был тут же, неподалеку. Не очень-то веря в колдовство пруссов, он пришел к берегу, чтобы с оружием встретить врага.
Валтин со своими людьми, пошатываясь и распевая непотребные песни, ушли, а все кто остались, стали следить за судами, которые к тому времени подошли уже близко. Но почему-то не стали ни причаливать, ни бросать якоря, а повернувшись, пошли вдоль берега. Так продолжалось целый день. Коги то приближались, то отходили. К вечеру они ушли к горизонту.
На другой день корабли снова повторили странные маневры в виду полуострова. Они, как стая уток, плавали вдоль береговой линии, словно не знали куда приткнуться. Та же картина повторилась и на третий день. И только в четвертый день утром суда исчезли в дымке за горизонтом.
Много позже моряки, бывшие в этом морском походе, рассказывали, крестясь и в страхе оглядываясь, что сам черт тогда водил их у берега не давая причалить. То вдруг казалось, что между кораблем и берегом открывается жуткая бездна, то вставала песчаная стена, то ураганный ветер мельчайшим песком забивал глаза.
Здесь эту историю можно было бы и закончить. Однако у нее есть довольно забавное продолжение.
Семь лет после этого ни один рыбак на полуострове не мог выловить даже дохлой камбалы. Побережье бедствовало – рыба была далеко не последней статьей доходов. И никто не понимал, что происходит. Пока сам Валтин Зупплит не догадался, что это его рук дело. Не то спьяну, не то впопыхах, но вместе с польскими судами он отогнал от берега все живое, что было тогда в море.
За свой счет он купил хорошо откормленную свинью и две бочки пива. Так же, как и в прошлый раз, собрал друзей. Они разделали и приготовили на берегу свинью, выбросив при этом ее соски в море, а потом, колдуя, попировали.
Хроникеры отмечают, что в тот год было столько рыбы, что даже малые дети хватали ее руками у берега.
А Валтин Зупплит за колдовство был оштрафован. Да на такую сумму, что пошел бы по миру, если б не помощь благодарных рыбаков.
КЁСНИКЕНСКИЙ ТРУБАЧ
В кирхе Побетена до второй мировой войны хранилась труба. Обычный, немного помятый армейский горн. Где он сейчас - неизвестно. А жаль. У этой трубы замечательная история. Ее владелец, выходец из маленького поселка Кёсникен, что на северном берегу Самбийского полуострова, служил в прусской армии горнистом. Во время шведской войны он попал в плен и был увезен в Швецию. Трубач был нрава кроткого, и шведы разрешали ему конные прогулки. Маршрут всегда был один и тот же – он подъезжал к морю, и подолгу смотрел вдаль, будто надеялся разглядеть на горизонте туманные обрывистые берега Пруссии. Тоска его была так беспредельна, что однажды зимой, во время одной из таких прогулок, он не выдержал и поскакал по льду Балтийского моря на юго-восток - к берегам Отчизны.
Ближе к югу лед в Балтике становится хрупким. Трубач провалился в море, потерял коня, но сам выбрался на льдину и стал грести руками, решив, во что бы то ни стало, добраться до родины.
Каким-то чудом ему удалось пересечь на тающей льдине почти все море! И только остаток пути, когда уже была видна сизая полоска сосен на дюнах, пришлось добираться вплавь.
На берег трубач выбрался в районе Рантау. Говорят, он тут же исполнил на своей трубе победный гимн.
История эта, к сожалению, заканчивается грустно. Трубач прожил на родине только две недели. Купание в зимней Балтике не прошло бесследно – он умер от воспаления легких. Но умирал счастливым.
Жаль, что никто из нас не может прикоснуться к той трубе – после войны она исчезла, как и многие другие реликвии этой страны.
КОМАРИНЫЕ ШУТЫ
Однажды в Фишхаузене случилась паника – над башней одной из кирх клубилось облако дыма.
А надо сказать, что пожар в храме был бы весьма некстати – там как раз один из самых уважаемых граждан города выдавал замуж свою дочь за сына не менее благородного фишхаузенца. Присутствовал не только весь свет Фишхаузена, но были приглашенные из Пиллау, и даже Кёнигсберга. Кирха была забита гостями и зеваками до отказа.
Но набат прозвенел вовремя. Бравые пожарные в сверкающих медью касках подлетели на повозках с механическими насосами, как нельзя более, кстати. Дело свое они знали хорошо, закинули рукава шлангов в залив, и через мгновение кирху залили потоки воды. И тут из кирхи выскакивает мокрый злой пастор в компании родственников новобрачных, и они дружно начинают поносить пожарников самыми последними словами, какие только знали их почтенные языки. Еще более мокрые, гости бросились на пожарников с кулаками. На подмогу обеим сторонам подоспели зеваки. После изрядной потасовки, в течение которой облако над кирхой так не разошлось, выяснилось, что никакого пожара в кирхе не было. Облако устроили комары, затеявшие над кирхой собственную свадьбу - комариную.
Центральная средневековой застройки часть Фишхаузена стояла вдоль залива у замка, по обе стороны от сегодняшнего шоссе Кёнигсберг - Пиллау. В этом месте берега сильно заросли камышом, в котором издревле плодились несметные полчища комаров.
С тех пор фишхаузенцев стали дразнить «комариными шутами». Прозвище это продержалось до самого последнего времени, до той поры, пока последний горожанин не покинул развалин своего города.
Впрочем, это прозвище, как нельзя лучше подошло бы и сегодняшним жителям городка. Комары там водятся в тех же количествах, что и прежде. Их-то никто не додумался выселить на запад.
ЕПИСКОП ШЛОТТЕРКОПФ
Права, закрепленные Кульмским правом за вольными прусскими городами, были настолько широки, что города эти могли объявить войну, кому им вздумается. Или, наоборот, отказаться от участия в войне, если городским властям она не нравится. К примеру, в войне Пруссии с Польшей за свою независимость в шестнадцатом веке, Фишхаузен сначала не пожелал принимать участия. Но по договору с Великим Магистром Ордена, горожане все же обязались содержать за свой счет рыцарей Ордена, если возникнет необходимость. В договоре было сказано: «Замок Фишхаузен должен быть открыт для рыцарей Ордена днем и ночью». Итак, договор был подписан, фишхаузенцы в войне не участвовали, и оставались этим очень довольны. Но удовольствие было недолгим. Однажды в Фишхаузен явились сразу триста вооруженных всадников с черными крестами на плащах.
Тут стоит вспомнить, что в замке же была и резиденция епископа Замланда. Им в то время был некий фон Шёнек – старый человек, перенесший в молодости какую-то болезнь, после которой голова его стала трястись. Язвительные фишхаузенцы прозвали его Николаус «Шлоттеркопф» - «трясущаяся голова». Увидев такое количество молодых, крепких, голодных воинов, бедный Шлоттеркопф сильно загрустил. А вместе с ним приуныли и горожане.
Несколько дней потребовалось рыцарям, чтобы опустошить запасы пропитания в замке. Еще несколько дней ушло на то, чтобы опустели продовольственные лавки города. Все последующее время епископ, вкупе с городскими властями, занимался тем, что тратил силы на добывание средств для прокорма рыцарей. Налоги с горожан выросли неимоверно, а вместе с этим, хитрые крестьяне взвинтили цены на продовольствие. Фишхаузенцы уже подумывали, что участие в войне обошлось бы им дешевле. Вдобавок ко всему, их надежды на то, что рыцари когда-нибудь уберутся из замка, лопнули, когда выяснилось, что в замке постоянно находятся не одни и те же воины. Кто-то, достаточно отъевшись, уходит, а взамен приходят другие.
Старый епископ, как привидение, бродил ночами по замку, спотыкаясь о спящих вповалку, где попало, рыцарей. Он потерял покой и сон в поисках способа избавления от такой напасти.
Выручил всех егерь епископа.
Однажды утром он явился в замок, и сказал, что в городском лесу Фишхаузена видел большое стадо диких свиней. Стадо настолько велико, что не один десяток человек нужен, чтобы окружить его. Рыцари пытались отнекиваться, но епископ убедил их участвовать в охоте, сказав, что ни горожане, ни кнехты ничего в этом не понимают, и только распугают животных. А если за дело возьмутся рыцари, то к вечеру в замке будет много отличного жаркого из свежатины, и, кроме того, они будут обеспечены копченостями на пару недель.
До вечера рыцари носились по лесу, но никаких свиней не нашли. Злые, они явились в Фишхаузен и обнаружили ворота замка закрытыми. Долго стучали, но ворота так и не открылись. Рыцари уже подумали, что с епископом и его людьми что-то произошло, как вдруг на оборонительной галерее появился сам Шлоттеркопф, и объявил, что ворота в замке отныне будут закрыты. Крестоносцы напомнили ему о договоре. На что епископ ответил:
«Да, я подписывал такой договор, и давал клятву магистру держать замок открытым для рыцарей Ордена. Но в договоре не сказано, с какой стороны должен быть открыт замок. Я подумал, и решил, что с этого дня буду держать его открытым с неба, а не с поля».
Проклиная епископа, рыцари ушли из Фишхаузена.
Справедливости ради, следует заметить, что фишхаузенцы, так легкомысленно отнесшиеся к той войне с поляками, вскоре горько пожалели об этом. Орден проиграл войну. И, как следствие, страна попала в вассальную зависимость от польской короны. Двухсотлетнее иго тяжким бременем легло на каждого пруссака - будь он горделивый кёнигсбержец, заносчивый фишхаузенец, или трудяга-крестьянин. Пруссия - одна на всех.
.
ДВА КОЛДУНА
Во времена, когда Пруссия входила в состав Германской империи, берлинские короли и канцлеры предпочитали вербовать в свою гвардию новобранцев из Пруссии, отличавшихся высоким ростом, силой и храбростью в бою. Для этой цели сюда направлялся кто-нибудь из генералов. Он ездил по прусским провинциям и отбирал приглянувшихся молодых людей. Нередко вербовщик, плененный красотами нашей земли, к старости переселялся в эти края. Об одном из таких генералов, неком стареющем бароне, и пойдет речь.
Барон, уходя из армии на покой, выпросил у короля во владение небольшое поместье под Кёнигсбергом и, приехав туда, с жаром принялся хозяйствовать. Кроме прочих новшеств, он захотел построить у себя и мельницу. Сказано – сделано. Вскоре закипела работа. И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, которое привело в недоумение местных жителей. Рабочих для строительства барон привез из западных германских земель. Поступок непонятный, но хозяин – барин, кто знает, что у него на уме? Тем более что за ним уже замечали странности. Говорили, якобы кто-то видел, как барон ехал в карете через залив, и вода держала его, будто земная твердь. Ходили и другие слухи. Барона считали колдуном, сторонились и старались в его дела не лезть.
Мельница была почти готова, когда возле нее появился опрятный человек, судя по одежде, из пруссов, и, поглядев немного, как движется работа, спросил у начальника стройки: не приезжие ли они? Тот подтвердил. Тогда прусс стал говорить, что у нас немного по-другому строят. Вот это надо было сделать так, а это – иначе. Потому что эта штуковина будет работать при любых условиях, а та не будет работать никогда. А все оттого, что…
Так они поговорили час или два, и начальник стройки, поразмыслив, решил, что во многом прусс был прав, и надо бы сделать так, как он советует. Давай-ка, говорит он пруссу, сегодня вечером я поговорю с хозяином и упрошу его взять тебя на работу. Вижу – много от тебя будет пользы.
«Хорошо, - говорит прусс. – Это очень кстати. Я как раз работу ищу».
«Ну, вот и приходи завтра».
Но барон и слышать не хотел о местных работниках, а уж тем более, о пруссах. И на следующий день, выйдя в означенный час к стройке, так напустился на прусса, обвиняя его и всех местных в дикости и лени, что тут и камень не выдержал бы. А тот мужичок, между прочим, был из рода жрецов. Побагровел он от ярости, но ничего не сказал. Повернулся и пошел восвояси.
С того дня работа на мельнице остановилась. Уложенные в кладку камни сами собой рассыпались. Бревна переламывались. Телеги с глиной переворачивались, не доехав до стройки. Начальник с бароном глотки сорвали, ругая рабочих. Невдомек им – отчего это вдруг все из рук валится? Так прошла неделя. Постепенно до них дошло, что все дело в пруссе, которого прогнали. Начальник предложил вернуть его. Барон только рукой махнул – делай, как знаешь.
Вернули прусса. И мельницу достроили. Да такую, что издалека приезжали мельники - полюбоваться на работу. А когда пришло время расплачиваться, барон всех щедро одарил, кроме прусского мастера. Начальник работ пытался образумить хозяина, говоря, что опасно связываться с такими людьми. Но тот только смеялся, считая, что и сам не простой человек, и вряд ли какой-то дикий колдун сможет повредить ему.
И действительно, пока барон был в своем доме, прусс ничего не мог сделать. И потому терпеливо дождался, когда тот покинет свои стены. Барон поехал по делам в Кёнигсберг. Вот там его и прихватил прусский жрец.
Стоит барон у окна на третьем этаже кёнигсбергского замка, и, в ожидании приема, покуривает. Вдруг видит – внизу по мостовой прусс прогуливается. Барон открыл окошко, высунулся, и плюнуть в него норовит.
«Что барон, отдашь ли деньги?» – спрашивает прусс.
А тот знай себе, посмеивается, да трубку вниз выколачивает.
«Ну, что ж, - говорит прусс. – Раз тебе так смешно, давай, и мы посмеемся с тобой».
Тут барон заметил, что прохожие уже не чинно выхаживают у стен замка, а останавливаются и, задрав головы вверх, хохочут. Да еще и пальцами показывают. Хотел барон повернуться, посмотреть, – что они такого смешного увидели на стене замка? Но голова не поворачивалась. Он попробовал вытащить ее из проема окна, и с ужасом обнаружил, что каким-то образом застрял. Барон поднял руки к голове и нащупал там огромные ветвистые рога.
Кончилось тем, что барон с офицером охраны передал прусскому колдуну деньги, только тогда его рога стали уменьшаться, и вскоре совсем пропали. Он смог вытащить голову из окна.
С тех пор барон предпочитал повернуть повозку назад, если видел, что по дороге навстречу идет кто-нибудь из пруссов.
КАК СЕЛЕДКА ОБИДЕЛАСЬ НА ПРУССИЮ
В прежние времена у наших берегов было так много сельди, что ей кишели не только воды моря и заливов, большими косяками она заходила и в Прегель. Тогда любой, подобрав на рыночной площади Альтштадта разбитую плетеную корзину, мог сходить к реке и набрать столько рыбы, сколько захочется. Сельдь скупали купцы и отвозили в те земли, где рыбы не было, и потому ценилась она гораздо выше, чем у нас. Это было начало пятнадцатого века, когда наша страна была так богата, что даже ремесленники предпочитали есть из серебряной посуды. В Пруссии не было нищих, а из разных стран, влекомые сытой и спокойной жизнью, сюда стекались толпы беженцев. И вот однажды одному из таких мигрантов, служившему наемным солдатом в гарнизоне замка Кёнигсберг, так надоело однообразное рыбное меню, что ему уже и свет был не мил. Когда в очередной раз ему подали к обеду жирную селедку, он схватил ее за хвост, привязал к потолочной балке в трактире, и стал лупить кулаками, приговаривая:
- Что б ты пропала, окаянная! Что б глаза мои больше тебя не видели, проклятую!
И селедка ушла из Пруссии на север – к берегам скандиан, туда, где ее всегда ценили выше любой другой рыбы.
Случилось это в 1425 году. Между прочим, событие это вызвало целую череду войн в Европе. Но это уже другие истории.
А к нам с тех пор сельдь уже никогда не возвращалась. Обидчивая рыба.
РЫБКИ МАРИИ
Многим из книг известно, почему в Пруссии «королевской рыбой» называли не поистине королевское лакомство - осетра и лосося, всегда в изобилии водившихся у наших берегов, а неприметного и неказистого вьюна. Историки и писатели часто упоминают о том, что из всех рыб герцог Альбрехт предпочитал именно эту. Причем особенную радость ему доставляло ловить ее удочкой в замковом пруду самому, чем он и занимался каждый раз, когда это позволяли государственные дела.
Однако мало кто знает, отчего камбалу и калкана у нас всегда звали «рыбками Марии». Вот эта старая и малоизвестная история:
Как-то дети острова Кнайпхоф играли в прятки под сенью огромных древних фахверковых складов кёнигсбергской Ластадии на набережной Прегеля. Одна девочка по имени Мария забралась в лодку, болтавшуюся у берега на веревке. Не то узел был слаб, не то веревка - ветхой, но порыв ветра дернул лодку, и та отплыла. Девочка стала кричать и звать на помощь друзей, но лодка уплывала все дальше по реке в сторону залива. Дело шло к вечеру, и рыбаки, которых дети позвали на поиски Марии, не смогли найти девочку.
К утру лодку выбросило на берег далеко от города - у замка Бранденбург. Девочка, хоть была и маленькой, восьми лет от роду, все-таки сообразила в какую сторону нужно двигаться к дому. А, чтобы не сбиться с пути, все время шла по берегу залива.
Мария была смелой и умной девочкой, и не сомневалась, что доберется до места. Одно было плохо – уж очень она проголодалась. У самого берега, на отмелях, шныряли какие-то рыбки, но у Марии не было огня, чтобы, изловив, поджарить их. Однако есть так хотелось, а рыбы так нахально вертелись у ног, что девочка не выдержала, поймала одну и откусила у нее кусочек с боку. Рыба оказалась вовсе не такой противной. Мария объела у нее мясо с одного бока, но потом ей стало жалко рыбу, и она отпустила ее в залив. Рыба, несмотря на то, что от нее осталась только половина, резво уплыла вглубь. Тогда Мария поймала другую, и так же отчасти обглодала ее. Так девочка питалась рыбой несколько дней, пока не дошла до Кёнигсберга.
Это было очень давно. С тех пор Мария выросла и завела собственных детей, а ее дети, в свою очередь, тоже обзавелись семьями, и так далее, и много лет. И рыбы, наполовину объеденные, тоже расплодились, и потомство их похоже на своих родителей – однобокое. Сейчас эти рыбы живут во всех заливах, и во всех морях. И везде их зовут теперь по научному - «камбалообразные». Но у нас их всегда называли «рыбки Марии».
ТЕЛО СВЯТОГО АДАЛЬБЕРТА
К западу от Фишхаузена у небольшого поселка Тенкиттен стоит крест, поставленный когда-то в месте гибели святого Адальберта - первого миссионера-христианина пробравшегося в десятом веке в языческую Пруссию. Правда, сначала - в 1424 году здесь была поставлена часовня. Но во время урагана 1669 года она была разрушена, и о святом Адальберте в протестантской Пруссии стали забывать. Однако политическая иммигрантка из Польши графиня Эльжбета Велькопольска, коротая свои диссидентские будни в Фишхаузене, от скуки неожиданно вспомнила, что именно в этом месте безвинно сложил голову весьма почитаемый католиками святой. Именно по её просьбе прусскими властями на месте разрушенной часовни в 1831 году и был водружен сначала деревянный, а затем и железный девятиметровый крест. Стоял он вплоть до тех времен, пока в этих местах не появились строители коммунизма. Те, конечно, крест своротили. Но недавно усилиями краеведов и общественности крест, который точности повторяет тот, что поставила польская графиня, был восстановлен, а о подвиге Адальберта, признаваемого святым мучеником, как католиками, так и православными, опять заговорили.
И хотя, канонизированная официальной историографией и церковью, якобы правдивая, история путешествия этого миссионера в Пруссию, его пребывания и гибели здесь, настолько полна логических неувязок и нелепиц, что сама похожа на миф, мы его пересказывать не станем. Гораздо интереснее посмотреть на то, как преломились реальные факты в умах переселенцев христиан, пришедших в Пруссию с запада Европы, и как менялось их мышление, под влиянием местных традиций и верований. Вот, что рассказывают саги Пруссии.
Как известно, а это подтверждают и официальные источники, Адальберту пришлось недолго проповедовать. Пруссы, почти сразу после высадки будущего святого мученика в Самбии, изловили его и, не выслушав, как следует, святого писания, тем более что Адальберт и говорил-то на неизвестном им языке – на латыни – отрубили ему голову. Однако Адальберт, недолго думая, подхватил голову подмышку и пошел дальше нести слово Божье. Голова, при этом, ни на миг не замолкая, пела псалмы, и одним только этим сильно смущала умы пруссов, закосневших в своем язычестве. Не растерялись только самые свирепые из них – жрецы-вайделоты и витинги. Они изрубили Адальберта на мелкие куски, разбросали их по песчаному берегу, и, довольные своим варварским поступком, разошлись по домам. Однако вечером куски святого стали сами собой ползти по пустынному пляжу друг к другу. К утру, они все соединились, и тело святого вновь обрело прежний облик. Не хватало только одного пальца. Как выяснилось впоследствии, палец этот отрубил один из прусских князей, который увидел на нем золотой перстень. Кольцо он забрал себе, а выброшенный палец подхватил ястреб-перепелятник. Он взлетел с ним над морем, но, не удержав, уронил в воду. Там его тут же проглотил лосось. Было бы у этой рыбы немного больше ума, она бы этого не делала. Дело в том, что, поскольку палец принадлежал святому человеку, то он так ярко светился в желудке лосося, что это свечение было видно издалека, и, в конце концов, он из-за своего освещения попался рыбакам. Те оказались христианами. Разделав рыбину, они быстро смекнули, что палец принадлежит не иначе, как святому человеку, и рассказали о чуде польскому королю Болеславу Храброму. Король, глядя на палец, сразу понял, что тот самый Адальберт, бывший пражский епископ, которого он так горячо отговаривал идти в Пруссию, все-таки дошел туда. Ни минуты не размышляя, благочестивый и богобоязненный Болеслав, знавший характер, жадных до денег, пруссов, предложил выкупить у них тело святого. Те запросили ровно столько золота, сколько весит сам Адальберт. Пока они торговались, тело святого, отгоняя любопытствующих, стерег огромный орел. В разных пересказах легенды, срок этой вахты колеблется от одного месяца, до сорока лет. Но в итоге Болеслав согласился на требования пруссов. О чем потом, правда, сильно пожалел. Оказалось, что все золото Польши не смогло перевесить чашу весов, на которой лежал Адальберт. Но тут мимо проходила сирая старушка, и добавила две монетки. Сразу чаша с Адальбертом взлетела вверх. Две монетки нищенки оказались ценнее золотых запасов целого государства. Такова мораль сей сказки. А что до нее самой, то на первый взгляд эта легенда – типичный образец раннехристианского мышления человека средних веков, наивного и верящего более чудесам, чем реальным фактам.
Но не все так просто.
Если вспомнить, что, согласно прусской мифологии, души мертвых уносил в Страну Предков ворон, называемый иносказательно «орел Пикола» /Пикол – бог преисподней/, то становится ясно, что орел, стерегущий незахороненный прах, явно указывает на влияние прусских источников на эту легенду. И тогда понятна кажущаяся анекдотичность воссоединения разрубленных кусков тела Адальберта. На самом деле это отголоски жреческих ритуалов прусских вайделотов. Есть, достойные внимания, свидетельства, что, входя в экстаз от общения с богами, вайделот не только протыкал свое тело мечом в разных местах, но и отрубал от него части, вплоть до отсечения кисти или стопы, и потом приращивал их, не принося себе в итоге ощутимого вреда. Есть и упоминания о том, как жрецы распарывали свои животы, и потом, подобрав назад, вывалившиеся кишки, как ни в чем, ни бывало, вставали, закончив ритуал целыми и невредимыми. По рассказу очевидца, жрец одного из родов племени вармов, сидя у священного костра в такой близости, что трава вокруг него выгорела, с молитвами отрезал от себя куски мяса и раскидывал их в стороны, посвящая жертвы Перкуну Потримпу и Пиколу. Затем он отделил голову и положил ее рядом с собой. Причем, голова эта продолжала бормотать заклинания.
Вайделоты умели многое. А уж о фокусах с вхождением в огонь, или парением в нескольких локтях над землей и говорить не стоит. Все это трудно объяснить последствиями массового гипноза. Тем более что навыками гипнотического влияния на людей и, естественно, способами защиты от них владели многие пруссы. Рассказы тевтонских рыцарей о том, как витинги самбов в единоборстве вдруг растворялись в воздухе, а затем появлялись за спиной крестоносца, нанося удар оттуда, имеют просто массовый характер.
Вероятно, прусские жрецы действительно обладали неким мистическим Тайным Знанием, доставшимся им от предков - упоминания о нем проходят красной нитью через весь наиболее древний пласт прусского эпоса, а косвенно это подтверждается их поклонением огню. Изолировав Ульмиганию от мира, они смогли сохранить это Знание, в отличие от других арийских народов, подвергшихся сначала эллинизации, а затем – христианизации и растерявших его где-то на дороге к современной цивилизации. Но, как сказал о пруссах Эрнест Лависс: «Никакому народу нельзя так резко отличаться от своих соседей». Крестовый поход против Ульмигании разорвал ту последнюю ниточку, которая еще связывала европейские народы со своими пращурами ариями. А те скудные сведения, что донесли до нас саги – только жалкие обрывки той нити.
На торжестве, посвященном восстановлению креста святого Адальберта, кто-то сказал, что он станет символом возрождения Пруссии и конца эпохи разрушений, которые пронеслись над ее седой головой за последнее столетие. Пусть так.
Хорошо, если так.
Мне только хочется напомнить, что есть вещи, которые нам уже не восстановить. Мы можем собрать часть осколков, разбитой много веков назад, вазы, можем даже, склеив их, представить себе какой была эта ваза, домысливая очертания линий. Но саму вазу – настоящую и живую нам не увидеть никогда.
@темы: обычная реальность, трудовые будни